Во время чтения обвинительного акта Жюльетта была совершенно спокойна, но, когда услышала приговор, ее бледные щеки побледнели еще более. Она ни разу не повернула головы к оскорблявшей ее черни, спокойно выжидая, когда прекратятся дикие, злорадные крики, только кончики ее пальцев нетерпеливо барабанили по решетке. В «Протоколах» упомянуто, что она вынула носовой платок и отерла им лицо, покрытое потом. Впрочем, это могло быть следствием невыносимой жары, царившей в зале. Воздух был пропитан зловонием, исходившим от грязной одежды публики. Сальные свечи едва мерцали, масляная лампа чадила.
— Жюльетта Марни, — повторил Фукье-Тенвиль, — желаете ли вы что-то возразить?
— Нет, не желаю.
— Не желаете ли вы защитника? Это ваше право, гражданка, дозволенное законом, — торжественно прибавил Тенвиль.
Жюльетта уже готова была произнести «нет», но теперь настала минута, которой Дерулед ждал двое суток, с самого момента ареста любимой девушки.
— Гражданка Жюльетта Марни поручила свою защиту мне, — громко произнес он. — Я здесь, чтобы отвергнуть возводимые на нее обвинения и именем французского народа просить о ее полном оправдании.
Громкие рукоплескания приветствовали выступление Деруледа. Утомленные депутаты встрепенулись и напрягли свое внимание. На самом верху, на одной из последних скамеек, восседал Ленуар, автор разыгравшейся драмы, и с нескрываемым удовольствием следил за происходившим.
При первых словах Деруледа яркая краска залила лицо Жюльетты. Переждав, пока зрители немного успокоятся, Фукье-Тенвиль обратился к Деруледу:
— Что же вы можете сказать в защиту обвиняемой, гражданин Дерулед?
— Что подсудимая невиновна во всех возводимых на нее обвинениях, — твердо ответил тот.
— Чем вы докажете свое утверждение ее невиновности? — с деланной учтивостью проговорил Тенвиль.
— Очень просто, гражданин Тенвиль: письма, на которые вы ссылаетесь, принадлежат не обвиняемой, а мне. Донося на меня, гражданка Марни служила интересам республики, так как эти письма имели отношение к вдове Луи Капета: в них излагались планы к ее освобождению.
По мере того как Дерулед говорил, в толпе, особенно на верхних скамьях, начал подниматься глухой ропот, к концу речи превратившийся в могучий рев ужаса и негодования. В один миг наивная любовь толпы к Деруледу обратилась в неукротимую ненависть.
Все сбылось, как предсказывал Ленуар, и даже гораздо скорее, чем можно было ожидать: Деруледу дали веревку, и он уже висел на ней. Жюльетта была поражена, краска снова сбежала с ее лица. Она страшно страдала: то, что она услышала, было мучительнее всего пережитого.
