Жалкий вид имел этот храм свободы, грязный дощатый пол, два прислоненных к стене стула, пустые винные бочки, заменявшие кресла, и еловые доски на козлах вместо столов. Обои, когда-то украшавшие стены, висели теперь клочьями, обнажая растрескавшуюся штукатурку. Вся комната имела желтовато-серый оттенок, на котором только ярким пятном выделялся красный республиканский колпак, подвешенный на подставке вроде гильотины.
В последние месяцы число действительных членов клуба значительно уменьшилось; они истребляли друг друга, ежедневно поставляя новые жертвы для гильотины.
После убийства Марата первое место в клубе принадлежало Мерлену и его молочному брату, Фукье-Тенвилю, самому кровожадному деятелю той эпохи. Молочные братья всегда действовали друг против друга. Стараясь подорвать популярность своего соперника, они неустанно обвиняли один другого в измене. В данный момент Фукье-Тенвиль одержал верх: Мерлену не удалось выполнить возложенное на него поручение. В последние недели члены клуба были заняты падением депутата Деруледа. Анонимный донос окрылил надеждой кровожадных патриотов, но… Мерлен вернулся с обыска с пустыми руками. Арест аристократки был лишь слабой наградой за неудачу.
Войдя в низкую, плохо освещенную комнату, Мерлен сразу понял враждебное настроение товарищей. Фукье-Тенвиль, окруженный приверженцами, восседал на одном из двух имевшихся в комнате стульев. На столе стояли стаканы, наполненные картофельным спиртом. На всех присутствующих были черные блузы и потертые штаны — характерный костюм санкюлотов. Головы членов клуба украшал неизменный фригийский колпак с трехцветной кокардой.
На приветствие вошедшего Мерлена отвечали насмешками и злобными взглядами. Один из патриотов, широкоплечий гигант, подкатив пустой бочонок к столику Мерлена, уселся против него.
— Берегись, гражданин Ленуар, — со злой усмешкой сказал Фукье-Тенвиль, — гражданин депутат Мерлен еще, чего доброго, арестует тебя вместо депутата Деруледа, которого упустил сегодня.
— Ничего! Я не боюсь! — ответил Ленуар. — Гражданин Мерлен для этого слишком большой аристократ. Его руки слишком чисты дня грязной работы республики. Не так ли, господин Мерлен?
— Мой патриотизм слишком хорошо известен и не боится никаких нападок завистливых врагов, а что касается обыска в доме гражданина Деруледа, то мне было сказано, что имеются улики, тогда как их там не оказалось.
— Истинный патриотизм, как его понимает истый якобинец, сам измышляет необходимые улики.
