— К чему вы мне это говорите? Я ведь все равно не могу услышать эту историю из уст моего бедного брата.
Дерулед промолчал. Несмотря на слезы, застилавшие глаза, Жюльетта все-таки видела, как глубоко он страдал, и пожалела о своих жестоких словах; она чувствовала, что в ее душе борются два враждебных начала.
В лесу царила полная тишина, день клонился к вечеру, молодые люди уже приближались к шумному, бурному, страшному Парижу. Они были недалеко от заставы, когда в воздухе прогремел ружейный выстрел.
— Закрывают заставу, — сказал Дерулед. — Как я рад, что мне удалось найти вас в лесу!
— Вы очень добры… Я… не хотела говорить то, что только что сказала. Будет лучше, если я уйду из вашего дома: я так дурно отплатила вам за ваше гостеприимство.
— Ваш уход убил бы мою мать, — строго ответил Дерулед. — Она успела полюбить вас, притом она знает, что вам грозит опасность вне нашего дома. Мое присутствие не будет более оскорблять вас.
— Вы уезжаете?
— Нет, но я получил место смотрителя Консьержери.
— Тюрьмы, где бедная королева… — И Жюльетта вовремя опомнилась: такие слова означали измену нации.
— Не бойтесь, — успокоил ее Дерулед. — Я сам готов повторить ваши слова: бедная Мария Антуанетта!
— Вы ее жалеете? Но ведь вы член национального конвента, который будет ее судить, приговорит к смерти и казнит, как и бедного короля.
— Я член национального конвента, но я не приговорю ее к смерти. Я принял должность смотрителя Консьержери, чтобы помочь королеве, сколько хватит сил, — спокойно ответил Дерулед.
— Когда же вы покидаете дом?
— Завтра вечером.
Жюльетту охватило чувство глубокой грусти.
Они вышли на опушку леса, цветы один за другим падали из ее рук, вот и ярко-красные маки брошены в траву.
Через заставу благодаря паролю, сказанному Деруледом, Жюльетта с Петронеллой прошли беспрепятственно, сам же Дерулед, как гражданин депутат, мог входить и выходить когда угодно. Когда закрылась тяжелая застава, Жюльетте показалось, что даже само воспоминание о недолгом счастливом дне отрезано от нее навеки.
Проходя по мосту, Жюльетта узнавала очертания главных зданий: собор Парижской Богоматери, острый шпиль Сен-Шапель, потом Лувр во всем его историческом величии. И как ничтожна показалась ей собственная трагедия рядом с великой кровавой драмой, последний акт которой еще не начинался! Ей стало стыдно за радость, только что пережитую в лесу, стыдно за то, что она только что пожалела человека, причинившего зло ей и ее семье.
