Как бы там ни было, пока что он свободен и решил наведаться к своему кардиологу. «Сейчас сделаем эхограммку, которую я тебе обещал, — сказал Фельдман, — ну-ка пройди сюда!» Кабинет был погружен в легкий полумрак, в нем мерцали три компьютерных экрана, слабо освещая висевшие на стенах три скверные репродукции, два антологических диплома, присужденных Фельдману иностранными медицинскими обществами, и одну фотографию в рамке под стеклом, запечатлевшую все семейство врача, включая собаку. Феррер разделся до трусов и лег на узкий стол, прикрытый голубой бумажной пеленкой; хотя в кабинете довольно тепло, его пробирает легкая дрожь. «Не напрягайся, ты мне мешаешь», — сказал Фельдман, вводя программу в свои машины.
Затем кардиолог начал прикладывать черный продолговатый предмет, нечто вроде электронного карандаша с кончиком, намазанным токопроводящим гелем, к разным точкам на теле Феррера — к шее, лобку, ляжкам, щиколоткам, уголкам глаз. Всякий раз, как «карандаш» прикасался к какой-нибудь из этих зон, звуки артериального давления громко и довольно зловеще отдавались в динамиках компьютеров, напоминая разом попискивание гидролокатора, резкие порывы северного ветра, лай бульдога-заики и лепет марсианина. Феррер лежал и слушал голоса своих артерий, которые синхронно воплощались на экранах в синусоиды с верхушками разной высоты.
Вся эта процедура длилась довольно долго. «Не блестяще, отнюдь не блестяще! Можешь вытираться», — подытожил Фельдман, стаскивая Феррера с его ложа и бросая ему лоскут голубой впитывающей бумаги, которой его пациент принялся стирать с себя липкий гель. «Весьма не блестяще! — повторил Фельдман. — Ясно, как день, что ты должен вести крайне размеренный образ жизни. Во-первых, соблюдать режим питания, который я тебе назначил. Во-вторых, уж извини за прямоту, но, будь любезен, не увлекайся траханьем». — «На этот счет можешь не волноваться», — ответил Феррер. «И еще одно, — продолжал Фельдман. — Тебе следует избегать воздействия крайних температур, понял? Не злоупотреблять ни холодом, ни жарой; я тебе уже говорил, что для таких людей, как ты, это смертельно опасно. Впрочем, — хохотнул он, — при твоем ремесле тебе это не грозит, а?» — «Ну разумеется», — ответил Феррер, так и не проговорившись о своем вояже на Крайний Север.
В настоящий момент стоит июльское утро, в городе довольно тихо, кругом царит климат невысказанного полутраура, а Феррер в одиночестве пьет пиво на террасе кафе у площади Сен-Сюльпис. Порт Радиум и площадь Сен-Сюльпис разделяет немалая дистанция — добрая полудюжина часовых поясов, и Феррер еще не вполне пришел в себя после перелета. Несмотря на советы Жан-Филиппа Реймона, он отложил назавтра тягостные заботы о сейфе и страховке, решив уладить оба дела где-нибудь в конце дня. А пока он сложил привезенные редкости в стенной шкаф и запер его на ключ, равно как и заднее помещение галереи, где стоял означенный шкаф. И теперь он отдыхает, хотя кто сейчас отдыхает по-настоящему?! — люди говорят и даже иногда верят, будто они отдыхают или собираются отдохнуть, но это всего лишь слабая надежда на отдохновение, а в глубине души все прекрасно понимают, что никакого отдыха нет и не будет, не может быть; просто когда человек устал, он заговаривает об отдыхе, вот и все.
