Все тот же политрук принес комбату алюминиевый котелок, на треть заполненный чем-то средним между кашей и супом. Вероятно, из-за лагерных воспоминаний Воронову было подумалось, что не следует есть на глазах у подчиненных. Но был он так измотан всем этим диким вывихом судьбы… и к тому же не ел с утра, а теплое варево так остро пахло тушенкой… В общем, комбат уселся на истоптанную, пересыпанную стреляными гильзами землю прямо в траншейном расширении, которое предшественник обустроил под штаб. Рядом скреб ложкой о днище такого же котелка телефонист; где-то поблизости, даже не слишком озабочиваясь понижать голоса, ботали по музы́ке: «на досрочку смурняков вирь»…
Воронов быстро дохлебал свой паек, выпутался из ремня полевой сумки и, сдвинув фуражку на нос, привалился к стенке траншеи. Пока можно, вздремнуть бы минут хоть с пару десятков…
Нет, не получилось.
Комбат уже впрямь стал придремывать, когда его вдруг как-то пинком пробило осознание, о чем именно говорят те, уверенные, будто здесь никто для них опасный не может понимать деловой говорок.
«Подыхать сумасшедших нет…»
– А что делать? – хныкал некто, чей голос умудрялся быть одновременно и визгливым, и сиплым. – Подорвать? В момент заметут – и к стенке. Знаешь, как они с дезертирами?
– В плен надо. Перебежать надо. – Этот голос казался каким-то вообще бесплотным.
– Не слыхал, что ли, полкана? – всхлипывал сипло-визгливый. – Гансы – не красноперые, даже до стенки не доведут!
– С умом надо. Начальничка с собой надо притащить. Вроде того… политрука этого. Или нового, майора, – тоже, видать, партейный.
А голос-то кажется бесплотным оттого, что напрочь лишен малейших примет. Не понять даже, баритон, бас или нечто вообще третье, ускользнувшее от внимания оперных классификаторов. Воронов поймал себя на том, что с помощью этих ларингологических размышлений бессовестно резинит время. Потому что на подслушанное не отреагировать (и сейчас же!) нельзя, но вот КАК реагировать? Лагерных в батальоне теперь едва ли не половина; если хоть одного из них арестовать – бог ведь знает, чем такая попытка вывернется! Они, судя из разговора, на что только уже не готовы! А если арестованный еще и окажется, как у них такие зовутся, «в уважении», «грубы́м»…
Ему вспомнилось утверждение одного фронтовика, будто из уголовных получаются отличные солдаты – если только взять с ними верный тон. Но какой он, верный?
А разговор вроде бы прервался?! Проклятие, сейчас уйдут, и черта с два их найдешь да уличишь!
