Последние два года до страшного удара судьбы, до внезапной кончины любимой, обольстительной певуньи и хохотушки Барбары были, пожалуй, самыми счастливыми в его жизни. Их дом теперь был почти всегда полон гостей, вдобавок Иван Федорович неожиданно для себя увлекся домашним хозяйством: с удовольствием копался в саду и на грядках и даже собственноручно выкармливал двух хряков — Тишу и Гришу. Когда жена впервые увидела его в кожаном фартуке и с грязным ведром в руке, бедняжка чуть не свалилась с крыльца от смеха. Короткое видение из ряда тех, которые врезаются в память и преследуют до смертного часа своей невозможностью повторения: хохочущая, сверкающая ослепительными зубами красавица жена на крыльце, и у ее ног нахохленный, белокурый воробушек, с изумлением задравший головку — двухлетняя принцесса Анита.
Разумеется, его дом не обошло стороной могучее брожение умов, начавшееся на ту пору в странах Варшавского договора, но на все попытки втянуть его в то или иное политическое движение он отвечал решительным отказом. В его поведении не было позы: по природной склонности Иван Федорович был неисправимым скептиком, не верил в понятие прогресса и разделял известную мысль о том, что история ничему не может научить, но увлекся ею как раз потому, что она, история, уводила из мира человеческих страстей и борений, и при честном отношении к ней давала холодные и разумные ответы на многие животрепещущие вопросы бытия. Он любил историю как высшую наставницу, невольно на подсознательном уровне смешивая ее уроки с христовыми заповедями.
К ним в дом приходили люди разных взглядов, встречавшие одинаково любезный прием. К примеру, одно время зачастили пан Станислав, активист «Солидарности», и пан Войцех, ортодоксальный коммунист, и как-то так получалось, что нередко они являлись вместе. В такие вечера мирная гостиная с пылающим камином превращалась в трибуну политических диспутов, и бедной Барбаре приходилось прилагать массу усилий, чтобы дело не дошло до мордобоя. Ох, горячи польские патриоты, когда берутся доказывать, кто из них московский подголосок… Пан Станислав и пан Войцех, входя в полемический раж, пытались каждый перетянуть образованного графа на свою сторону, но он всегда благоразумно уклонялся, с приятной улыбкой уверяя, что ничего не смыслит в политике, хотя на самом деле давным-давно пришел к выводу, что социалистический рай с поголовным братанием трудящихся, куда заманивал пан Войцех, как и самостийная, либеральная, еще не сгинувшая Польша, о коей грезил пан Станислав, — всего лишь две из множества социальных утопий, коими не раз в веках тешило себя горделивое человечество и забавлялось ими до тех пор, пока матушка-история, истощив терпение, резко не меняла декорации, и перед тем, как установить новую мизансцену, на какой-то срок непременно возвращала расшалившихся ребятушек в первобытное состояние. История цивилизаций и общественных формаций со всей очевидностью подтверждала непредвзятому взору, что все тяжелейшие потрясения, произошедшие с родом людским на протяжении тысячелетий, являются не чем иным, как зеркальным отражением мутных страстей, бушующих в груди каждого отдельного человека, и установление царства всеобщей справедливости и благоденствия на земле невозможно по той простой причине, что эта блаженная идея вступает в вопиющее противоречие с греховной сущностью двуногого, прямоходящего существа. Конец века предоставил новые тому доказательства: коммунизм, казавшийся незыблемым на протяжении более семидесяти лет, рухнул в одночасье как подкошенный, и на огромных территориях власть над племенами и народами забрали люди крысиной породы — феодальные князьки, откровенные грабители и бесноватые интеллектуалы. И все они в одну общую луженую глотку, повинуясь взмахам незримой дирижерской палочки, во весь голос вопили о правах человека, абсолютной свободе и светлом рыночном будущем человечества.
