Когда приняли еще по маленькой, Никита сказал:
— Я ее завтра приведу в погребок к Максимычу.
— Кого — ее? — не понял Жека.
— Ну, с кем познакомился. Принцессу Аниту.
Жека переглянулся с Валенком, и тот сразу повеселел, забыл про кидок.
— Небось пил на голодный желудок — определил с уверенностью. — Поберегся бы, Никитушка.
Никита спросил:
— Мужики, вы ничего не слышали про Станислава Желудева?
— Мы не слышали, — ответил Жека. — Зачем он тебе? Кто такой?
— Наверное, тоже принц, — предположил Валенок. — Наверное, папаня принцессы.
— Тогда уж король, а не принц, — поправил Жека.
Никита на дружеские подначки никак не отреагировал.
— У него тачку подпалили возле театра. Хотелось бы узнать, чья работа.
— Это можно, — кивнул Жека, разливая остатки из бутылки. — Ганя Желток из Симферополя не его брательник?
— Одичал ты немного, старлей. Газетки бы, что ли, почитывал. Желудь — из самых крупных наших кровососов кремлевского масштаба.
— Тебя каким боком касается?
— Никаким. Он принцессу опекает. Тачку дал напрокат. Да я еще толком не разобрался, кто он ей. Но разбираться придется.
— Почему?
— Она на скрипке играла, а я ревмя ревел. Вы когда-нибудь видели, чтобы я плакал?
— Кто играл? Принцесса?
— Да.
— Она, выходит, скрипачка?
— Получается так.
— Красивая?
У Никиты глаза блеснули фарфоровым светом.
— Не то слово. Завтра увидите.
Мика Валенок опасливо чокнулся с ним:
— Тебе поспать надо, Никитушка. Утро вечера мудренее. Во сне все болезни излечиваются. И разум возвращается на свое место. Вон ложись на лавку, простынкой накроешься. Жека, есть сухая простынка?
— А я тебя понимаю, Никита, — сказал Жека. — Вы мою Галку знаете, она не принцесса, обыкновенная крестьянка. Но когда я ее первый раз увидел, тоже очумел. Года на два. Потом прошло. Увы, все проходит, как сказал Соломон.
— У меня не пройдет, — возразил Никита. — Я по горло увяз.
3
Жека, Евгений Потапович Коломеец, был человек мистический, с уклоном в потусторонние видения. В отличие от своих друзей-сироток, с родителями у него все было в порядке: отец — профессор, мать — врач-педиатр, но он их рано и неожиданно покинул. Думал, на несколько месяцев, оказалось — на долгие годы. Что-то на него накатило чумовое — и после десятого класса он взял и уехал в Красноярск, где поступил в танковое училище. Но это не было признаком шизофрении, все было сложнее. Жека рос хлипким мальчонкой, был тонкокостный, вечно простуженный, а книги читал исключительно про суперменов — воинов, первопроходцев, героев. Красноярск он выбрал потому, что опять же из книг почерпнул: большинство настоящих мужчин обитает в Сибири. В училище ему пришлось несладко, очень несладко, но там он обрел вкус к преодолению любых препятствий. Упрямство в преодолении, которое он развил в себе до такой степени, когда его можно спутать с тупостью, стало на ту пору главной чертой его характера. Потом — Чечня, где он утратил ощущение полноты и объемности жизни. Наивная мечта о суперменстве, которую пытался осуществить много лет подряд, обернулась хрустом ломающихся костей, ядовитой гарью паленого человеческого мяса и вываленными на траву синюшными кишками. Через полгода войны он уже вряд ли сумел бы четко ответить на вопрос, кто он такой, и грезил лишь о том, чтобы вернуться в Москву, обнять своих бедных родителей и успеть покаяться перед ними.
