— Что-то я в последнее время все делаю не так. Все наперекосяк. И на душе как-то мерзко… Никита?
— Да, Лена?
— Не думай обо мне плохо. Я искренне хочу помочь. На деньги мне наплевать.
— Я все понимаю, — утешил Никита. — Ты не могла выпустить меня бесплатно. А там меня точно добили бы. Ты моя спасительница, Лена, я твой раб.
— Не говори так, пожалуйста. — Дернулась за баранкой, будто ее укололи.
Припарковались напротив дома, где Мика снимал квартиру в девятиэтажке, выходящей окнами на шоссе.
Квартира была такая, что Мика платил за нее пятьдесят долларов при средней цене на подобное жилье в сто пятьдесят.
— Поднимешься со мной? — спросил Никита. — Кофейку выпьем.
Елена Павловна потянулась за сигаретами, но он забрал пачку.
— Там и покуришь.
Она смотрела на него с таким выражением, с каким командир смотрит на солдата, вышедшего за рамки устава. Вздохнула:
— Ладно, пойдем.
В узком лифте стояли почти в обнимку, и он болезненно ощутил жар ее тела и запах духов. Загудело плечо.
В квартире, когда вошли, обдало нежилым духом. Никита зажег свет в прихожей, на кухне и в комнате. Холодильник не совсем пустой, там лежали три банки тушенки (ах, эти армейские привычки), разносолы в стеклянной таре, батон хлеба в полиэтиленовом пакете и стояла початая бутылка водки.
— Займись кофе, Лена. Я сейчас…
На антресолях в куче барахла раскопал две пачки банкнот по пять тысяч в каждой. Тут же Мика, безумец, хранил новенький, еще в заводской смазке «Магнум-100» и десантный тесак в кожаном чехле. Почему-то впервые Никите пришло в голову, как они с Валенком неосторожны. Квартиру сдавала пожилая бабка, похоже, сильно пьющая, сама жила у сына на Беговой. Туда Мика отвозил ей квартплату. Но у нее, разумеется, были свои ключи, и она в любой момент в отсутствие Мики могла нагрянуть с ревизией. Что она сделает, если обнаружит оружие и деньги? А действительно, что? В милицию не донесет, себе не возьмет — побоится. Разве что отношение к Мике станет более уважительным. Бандит, блин. Центровой защитник демократии и прав человека. Не хрен собачий.
Никита отсчитал тридцать стодолларовых купюр, прибрался, засунув пушки и деньги подальше, и вернулся на кухню. Чайник закипал, стол накрыт для фуршета. Посередине, как царица бала, бутылка водки. Елена Павловна дымила, стряхивая пепел в пустую консервную банку. Плащ сняла, осталась в шерстяном свитере и длинной, плотно облегающей темно-синей юбке. Никита подумал: точка. Всякому терпению есть предел.
