Хэнраган открыл дверь, только когда Либерман постучал во второй раз. Свежевыбритый, в чистой рубашке и галстуке, Билл недавно вышел из душа. Его состояние выдавали только розовое лицо и налитые кровью глаза.
— Входи, — сказал он, отступая от двери. — Я напою тебя кофе.
Либерман вошел. Он был в этом доме лет пять назад, не меньше, когда там еще жила Морин. Дом, как и Хэнраган, удивил его — незахламленный, чистый. Они перешли в кухню, где кипел кофейник.
— У тебя уютно, — сказал Либерман. Он взял чашку с горячим кофе и заметил, что сушилка для посуды пуста.
— Абрахам, — произнес Хэнраган, — я знаю, что у тебя на уме. Ты ожидал увидеть меня с похмелья, а вместо дома — вонючую помойку или что-то вроде жилища полицейского из телесериала.
— Хороший кофе, — заметил Либерман. На столешнице не было ни пятнышка.
— Я поддерживаю в доме порядок, — сказал Хэнраган, оглядывая кухню, и отхлебнул кофе. — Стираю белье, меняю его, чищу ковры. Миссис Бойер приходит каждые две недели. Это моя терапия, Ребе. Мне кажется: а вдруг в один прекрасный вечер в дверь постучит Морин, а у меня тут кастрюля тушеного мяса, которое я сам приготовил… Я стал неплохим поваром… Ну ты представляешь себе эту картину.
— Да, — подтвердил Либерман.
— Если я позволю, чтобы здесь все пришло в упадок, то вот-вот и сам опущусь. — Хэнраган допил кофе, подошел к раковине, вымыл чашку жидкостью «Пальмолив», прополоскал ее и убрал в посудомоечную машину.
— Я прямо от Хартмана, — сказал Либерман, тоже допив кофе. — По его мнению, если не считать больных коленей, давления, скрюченной спины, негнущегося пальца и слабого желудка, я сгожусь еще на один год.
— Никогда в этом не сомневался, — заметил Хэнраган, улыбнулся и взял у Либермана пустую чашку.
— Он сказал, что тебе следует показаться психиатру.
— Я в них не верю, — проговорил Хэнраган. — А если верю, то меньше, чем в Бога моих предков. Давай сменим тему.
— Новая тема — это прошлая ночь. Что ты чувствуешь?
— Ответственность. И не хочу потерять это чувство. Я не нашел нашего друга Бродягу Жюля. Искал примерно до трех ночи. Пришел домой и лег спать трезвым. Я устал, но готов работать.
— А со мной дочь разговаривала до пятого часа, — сказал Либерман. — Я устал и не знаю, насколько готов работать, но я на ходу. Пошли.
Они сели каждый в свою машину и приехали к участку на Кларк-стрит в десять без малого. Воскресенье выдалось беспокойным. Выстроилась целая очередь жалобщиков. В помещении для инструктажа было полно латино-американцев из ближайших улиц. Они сидели молча — то ли от испуга, то ли от ярости.
