— Так ты со мной не поедешь? — Восходящий тон, ударение на «…со мной».
А теперь он не только слышит, но и видит. Она сидит напротив него за кухонным столом, в Илинге, с письмом в руке. Вроде лето, на ней белая блузка, и от этого лицо кажется еще более загорелым. И золотая цепочка, а влажные после душа волосы липнут к шее.
— Значит, ты не хочешь поехать со мной в Девоншир — провести выходные у Бэрронов? Мы бы славно погуляли. — И она дразняще смотрит на него — нет, не умоляюще, она никогда не умоляла, но лукаво: мол, не хочешь — как хочешь. — В Девоне полно всяких ландшафтов.
И он объясняет — наверняка во второй или в третий раз, — что у него конференция.
— Ну и ладно, — говорит она. — Жалко, конечно. Тост будешь?
Кэт не работала. Над ней никогда не висел груз ответственности; ей не надо было быть там-то и там-то точно в назначенное время или делать то, чего ей не особенно хотелось. Та Кэт, которую он запомнил, то спешит по улице, лучезарно улыбаясь, — наверное, едет куда-нибудь налегке, а вокруг нее хлопотливый день: почтальон разносит почту, водитель фургона выгружает у ближайшего магазинчика коробки с товаром, дорожный инспектор наблюдает за машинами, орудуют гидробурами рабочие, агенты по продаже недвижимости сидят за столами в ожидании клиентов, скучает таксист, пережидая запрещающий сигнал светофора. Заняты все, кроме Кэт — она едет туда, куда хочет, не обремененная обязательствами.
Даже когда Кэт работала, по ней это было не заметно. Когда у нее была работа — точнее, в те редкие промежутки времени, в которые она чем-то занималась, за деньги или еще как-нибудь, — это был ее собственный выбор. Ей вдруг казалось, что помогать в какой-нибудь художественной галерее, или на ярмарке ремесел, или в организации музыкального фестиваля, а может, подбирать иллюстрации для какого-нибудь издательства необыкновенно интересно и увлекательно. А когда это занятие переставало казаться увлекательным и интересным, Кэт уходила. Просто-напросто брала и исчезала — может быть, с извиняющейся полуулыбкой, а может, и просто так.
Глин знал об этом потому, что часто отвечал на звонки, раздававшиеся после таких вот «уходов», причем тон звонивших варьировался от недоуменного до откровенно возмущенного.
Как же ей удавалось так жить? Ну, думает Глин, прекрасно удавалось, потому что она была замужем за мной. Это я оплачивал счета. Я кормил ее, давал ей кров и одевал — между прочим, неплохо. А до этого? Ведь к моменту нашего знакомства Кэт уже являлась зрелой женщиной. Ей сравнялось тридцать шесть, причем двадцать она жила самостоятельно — правда, надо учесть, что после смерти матери дела в семье пошли из рук вон плохо. Конечно, дочери кое-что унаследовали, но явно недостаточно, чтобы на это жить. Если, конечно, не питаться водой и хлебом. Разве только кто-нибудь одолжит денег или еще что. Полагаю, так и было. И Элейн, будучи Элейн, занялась своим образованием, получила профессию и последующие сорок лет упорно работала — и в настоящее время, надо признать, весьма преуспела, а Кэт не стала, потому что это Кэт.
