Испугалась она также и тогда, до дрожи в ногах, когда впервые выдала какому-то вкладчику сразу пять тысяч рублей наличными. Такие деньги! Тетя Фрося несколько раз пересчитывала купюры, смачивая пальцы слюнями и мусоля купюры, забыв о вертушке с водой, для этой надобности стоявшей у нее на столе. Каждый раз у нее выходило то меньше, то больше пяти тысяч. Она вспотела и совсем растерялась. Клиент, которому надоело это, сказал сердито:
— Таблицу умножения надо знать. В трех соснах заблудилась, кассир! Хватит вам мусолить деньги-то, давайте их сюда! — он протянул нетерпеливо руку в окошечко, взял деньги, как-то очень быстро, привычно пересчитал кредитные билеты и сказал: — Все правильно! В вашей работе, товарищ, волноваться нельзя!
Эти пять тысяч запомнились ей навсегда. Позже случалось ей выдавать и большие суммы, но эта выдача крепко засела ей в голову. Потрясена она была и тем еще, что вкладчик сунул пачки денег во внутренний карман пальто так, словно это были пять — десять рублей. Да будь эти деньги у Фроси, она бы надрожалась и получая их и неся домой — как бы не украли, не отобрали! А этот вышел как ни в чем не бывало, как видно привыкнув к деньгам…
Когда она села впервые на свое место, ей все казалось, что на нее смотрят как-то особенно — куда, мол, ты забралась? — и действительно, она часто ловила на себе взгляды посетителей сберегательной кассы, толпившихся в операционном зале (слово-то какое, а!) в ожидании своей очереди. Лишь позже убедилась она, что взгляды эти случайны, что в них не отражается никакой мысли и что клиенты — ах, как это слово нравилось Фросе! — глядят на нее так же, как глядят на эти стеклянные перегородки, на входную дверь, пушечными хлопками сопровождавшую каждого посетителя, на высокие столики с набором ученических вставочек вокруг тощих колонн операционного зала. Они даже не видели ее, занятые своими мыслями, которые витали где-то вдали от Фроси и ее высокого положения.
Не сразу она привыкла к своему месту — за стеклянной перегородкой, на небольшом возвышении. Жизнь — сложная вещь, и перемены в ней воспринимаются человеком часто с опаской: а правда ли произошла эта перемена, особенно перемена к лучшему, а не померещилось ли это, а не занял ли кто-то другой мое место? Много дней входила Фрося в сберегательную кассу и прежде всего кидала тревожный взгляд на стеклянную табличку над своим окошечком: висит ли там надпись, которая словно завораживала ее, — «Кассир Е. Р. Лунина»? Смешно сказать, но свои фамилию и имя Фрося видела только в паспорте. Младшие называли ее до сих пор тетей Фросей, муж, когда был ею недоволен, — Ефросиньей, сверстники — Романовной. Ее имя, отчество, фамилия всегда существовали раздельно. А тут — словно помирившись! — соединились вместе на стеклянной табличке. «Е. Р.» — это было ее полное имя, Ефросинья Романовна. Так называл ее директор и сотрудники, пока она не познакомилась с ними поближе.
