.
Вспомним и Куприна: его Желтков любит робко, безгласно, из тихого далека; это как бы возрождение рыцарской любви средних веков — смиренного восхищения, коленопреклоненного чувства, которое похоже на падение верующего ниц перед мадонной.
Его любовь — большое чувство маленького человека, она вся состоит из обожания — снизу вверх — и самоотречения. У него нет никакой надежды на ответное чувство — так он несоизмерим с той, кого любит, так расколоты они всем укладом их жизни — маленький чиновник и аристократка.
Безнадежная любовь вобрала в себя всю его жизнь, захватила все пространство его души, вытеснив оттуда все остальное. В ней сгустился весь смысл его жизни, а вся жизнь вне ее потеряла свой смысл. Это любовь-болезнь, чувство, которое можно назвать «мономания» — единственная и всепоглощающая страсть (от греч. «моно» — единственный и «мания» — болезненная страсть).
И в предсмертном письме к ней он вспоминает, как обрушилось на него наводнение любви: «В первую секунду я сказал себе: я ее люблю потому, что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека, прекраснее вас и нежнее. В вас как будто воплотилась вся красота земли…»
Она для него мировая величина, никто под небесами не может сравниться с ней: она так же возвышается над всеми женщинами, как богиня возвышается над всеми людьми. Такое представление о любимом как об уникальном, наивысшем в мире существе и питает любовь-иллюзию, любовь-экстаз, предельно романтическую и мономаническую.
Вся его жизнь — только в надежде видеть Ее, и когда у него отнимают эту надежду, его лишают единственного фундамента жизни. И смерть для него — спасение от жизни, которая хуже смерти, от пытки мучительного существования.
У несчастной любви есть, видимо, психологический закон: сила ее горя равна глубине чувства, сила крушения равна высоте взлета. Но смерть любви — болезнь, которая проходит. Смерть от любви — лекарство, которое неизмеримо хуже болезни; надо ли рубить голову, чтобы снять с шеи ярмо?
Есть масса тяжелых ошибок, которые можно исправить. И есть одна, которую исправить невозможно: смертная казнь над самим собой.
Жертвы любви часто не знают одной легкой для понимания, но очень трудной для исполнения вещи. Взрыв боли можно усмирить таким же взрывом воли — или упрямым, марафонским терпением. Только первые муки гибнущей любви невыносимы: если перетерпеть, перестрадать их, они пройдут обязательно, с астрономической неизбежностью.
