― Вовсе нет. Просто мы слишком разные, и было бы безумием связывать наши судьбы. Я это поняла давно. А приехала, чтобы поставить точки над «и».
― Поставили? ― он внимательно посмотрел на меня. ― А Василий, по-моему, нет.
― Для меня это уже неважно.
― А книги-то у вас подобраны ― со вкусом! ― вдруг сказал Игорь.
На последний поезд в Москву он опоздал. Предложил поболтать до утра. Но сил у меня уже не было, а завтра ― рабочий день.
Дала подушку, одеяло и, спустившись вниз, постелила в зале судебных заседаний.
― Сидеть в таких залах приходилось, а вот лежать ― нет! ― пошутил он.
― Надеюсь, сидели не на скамье подсудимых?
― Упаси боже! Только в качестве зрителя, даже в свидетелях никогда не проходил!
Я разбудила его до прихода уборщицы, и он, полусонный, уехал, взяв с меня обещание когда-нибудь снова напоить его чаем. И с той поры зачастил.
Приезжал поздно, усталый, говорил, что после съемок, и всегда целовал мне руки. Я стала «готовиться» к его визитам, кормила не как в первый раз, а покупала и сыр, и масло, и колбасу. И ― уже по традиции ― он ночевал в зале судебных заседаний. Уезжал рано, незаметно, только Нюра-уборщица знала о ночном госте.
Что скрывать, мне льстило, что мой друг ― сын известного московского профессора, красавец, инженер двадцати семи лет, который, к тому же, снимается в кино.
Прошло не больше месяца со дня нашего знакомства, как Игорь предложил мне «руку и сердце».
Я сделала вид, что удивилась, и сказала все, что положено говорить в таких случаях советским девушкам: что ценю его дружбу и ни о какой любви не думала; а если у него и в самом деле есть подобные чувства, то их следует проверить временем.
― Как ты не понимаешь! Я влюбился в тебя с первой минуты! ― закричал он. ― И все это время проверял себя и понял, что больше так не могу! Я хочу, чтоб ты принадлежала мне вся! Вся!
Но я продолжала упорствовать:
― Ты мне дорог как друг, и не больше!
― Тогда... ― его полные губы задрожали, ― тогда мы видимся в последний раз. Прости, но сдерживать свою любовь у меня не хватает сил, а обидеть тебя ― не могу.
― Что ж, ― сказала я как можно равнодушней, ― уходи.
И он ушел. И это меня и удивило, и озадачило. А может, и правда, ему нужно было только «это»? А если он любит меня, разве ему так трудно потерпеть? Ради нашей дружбы?
Вечерами в пустом двухэтажном здании появлялись шорохи, стуки; иногда потрескивала деревянная лестница, и всякий раз я замирала ― шаги? Его шаги? Я злилась на себя, что оттолкнула, обидела, что не уговорила сохранить такие хорошие наши отношения, и вот ― потеряла и друга, и собеседника; и презирала себя за то, что не умею быть одна, что так зависима от «общения» ― назвать свою тягу к Игорю чем-то иным, похоже, мне не приходило в голову. И как наяву видела: вот он врывается в мою комнату, пропахший снегом и ветром, и, не раздеваясь, целует, как всегда, мои руки...
