— Нет, — сказал я, — не может быть, такого не будет никогда.
— Все может быть, — сказал Зван.
— Я спрошу у папы, как он думает, — сказал я.
— Твой папа — неловкий и застенчивый человек из художественного мира, да ведь?
— Ты ничего не знаешь о моем папе, — сказал я.
— Ты рассказывал мне, что он пишет книгу, — значит, он из художественного мира.
— Но я не рассказывал, что он неловкий и застенчивый.
— Это я знаю от Бет.
— А кто такая Бет?
— Бет живет этажом выше, — сказал Зван.
— Я не спрашиваю, где она живет.
Зван смотрел прямо перед собой.
— Это твоя сестра?
— Двоюродная.
— Она блондинка?
— Нет, не блондинка, у нее черные-черные волосы.
— А сколько ей лет?
— Послушай, Томас, прекрати занудствовать, пожалуйста.
— Ты что, я не занудствую, мы же весело болтаем…
— Ей тринадцать лет.
— Ого, как много.
— Да, ей уже много лет.
— А почему твоя двоюродная сестра живет над тобой?
— Она там спит и делает уроки.
— Уроки?
— Почему ты так поморщился?
— Это звучит ужасно.
— Я пошел домой, — сказал Зван.
— Я тоже, — сказал я.
— Пошли со мной вместе, — сказал Зван, — у меня дома иногда бывает весело, заранее никогда не знаешь.
Уже на лестнице Зван начал разговаривать шепотом.
— Почему ты шепчешь, Зван?
— А вдруг она спит.
Я подумал: какой прок от двоюродной сестры, если она дрыхнет посреди дня.
Он медленно-медленно открыл дверь наверху. Вот глупый. Если не хочешь, чтобы дверь скрипела как не знаю что, ее надо открывать быстро, а не медленно.
Мы вошли в довольно темную гостиную в глубине дома. Двери между комнатами были закрыты. На большом столе из красивого темного дерева, без скатерти, стояли две тарелочки, на каждой по блестящему яблоку и серебристому ножику. Еще я увидел открытую баночку варенья, из которой торчала тоненькая ложечка, — это напоминало натюрморты дяди Фреда. Теперь я понял, почему Зван разговаривал шепотом, — это был дом, располагающий к шепоту. Здесь вместо переносной печки был камин, за окошечком светились раскаленные угли.
Зван подошел к закрытым дверям в соседнюю комнату, приложил ухо к дереву и прислушался.
— Она спит, — прошептал он.
— Пим, — раздался женский голос, — я тебя слышу, раздвинь же двери!
— Она не спит, — прошептал я.
Зван раздвинул двери, отчего в нашей комнате стало светлее.
В комнате со стороны улицы было очень мало мебели, тетя Фи назвала бы такую комнату лысой. Обои были светлые, здесь тоже горел камин, на каминной полке стояли только большие часы — они не тикали и показывали двенадцать часов, так что от них не было никакого проку.
