Тисса горит | страница 22
Дверь снова отворилась, и унтер-офицер выкликнул мою фамилию. В комнате, куда меня ввели, находилось, насколько я могу припомнить, семь человек — все офицеры — лишь у двери стоял унтер-офицер.
— Петр Ковач, — сказал военный судья-ротмистр и пристально поглядел на меня. У него были злые, на выкате глаза. — Петр Ковач, — повторил он и ничего больше не добавил.
Я стоял перед столом, не зная, следует ли сказать что-нибудь или же продолжать молчать. Один из офицеров протянул мне какую-то бумагу.
— Откуда у тебя эта дрянь? — спросил ротмистр.
Я кинул взгляд на листок, на котором было что-то написано на машинке. Мне удалось разобрать лишь обращение, написанное заглавными буквами: «Товарищи солдаты!»
— Кто дал тебе эту дрянь?
— Господин поручик.
— Ты что, шутить со мной вздумал? Я тебе покажу шутки! Двести таких дрянных бумажонок нашли у тебя в комнате под кроватью, в запертом на замок сундуке. Откуда ты их взял?
— Ниоткуда не брал. Впервые вижу.
— Не ври! Кто дал их тебе: Гайдош или Секереш?
— Я же говорю: впервые их вижу.
Офицеры долго допрашивали меня. На мое счастье, вопросы касались таких обстоятельств, о которых я и на самом деле ничего не знал. Иначе, быть может, я бы, и сам того не желая, проговорился.
— Сколько тебе лет? — спросил ротмистре.
— Восемнадцать.
— Разденься.
— Не стоит, — вмешался один из офицеров, военный врач. — И так видно, что годен к строю.
Те же трое жандармов отвели меня обратно в камеру; мои товарищи уже обедали — обед состоял из щей и хлеба.
На следующее утро жандармы повели меня и Александра Асталоша — так звали цыгана — на станцию. Улицы были безлюдны — попадались одни лишь патрули.
Станция была переполнена жандармами. Я не видал ни одного знакомого лица; в мастерских работали солдаты.
Жандармы усадили нас в пассажирский поезд и сопровождали нас до Будапешта.
В Будапешт мы прибыли к вечеру и ночь провели в военной тюрьме, в казармах первого полка гонведов[5].
— Солдат всюду дома, — сказал Асталош, указывая трубкой на посеревшую табличку на стене: «Курить воспрещается!».
Наутро на меня напялили солдатский мундир, и началось мое обучение воинскому делу… С шести утра до пяти вечера я был солдатом, проходившим военное обучение, с пяти часов вечера до утра — снова арестантом. Вместе со мной помещались двадцать два человека; днем фельдфебель и унтер-офицер учили нас, как нужно ходить, нагибаться, припадать к земле, стрелять и колоть штыком; вечером же, лежа на соломе, старые ратники ополчения поучали нас, как притворяться больным, а если это не поможет, то как захворать по-настоящему, а в случае нужды — как дать стрекоча.
