- Я так думаю, все снова идет к диктатуре, - шептал Барин. - Закрутят гаечки, как при Суслове с Берией.
- А нас, значит, - в чекистских палачей?
- Кто ж его знает? Может, и так. Но только суетятся они, Валек. Торопятся... Да и на что мы еще способны? Самое разлюбезное пушечное мясо. От арены вот-вот освободят, от вышки отмажут, - куда ж нас таких благодарных? Только на чьи-нибудь штыки.
- На чьи бы, узнать.
- Найдется, на чьи...
Так или иначе, но что-то всерьез менялось. И прежде всего - в отношении к ним властей. Арестанты перестали борзеть, ходили по струночке, боясь сглазить замаячившие впереди надежды. На жизнь, на свободу. Да и непривычно это было - ощущать вместо прежнего холодного пренебрежения - участливое внимание. Лишняя пайка хлеба, медицинское обслуживание, какие-то тесты. Не бог весть что, однако и такие мелочи расслабляют. Валентин это чувствовал по себе. Панцирь, в который все они были закованы, словно доисторические рептилии, мало-помалу давал трещины. Очень уж хотелось поверить в возможность собственного будущего. И то, что невозможно было выбить из них силой еще пару месяцев назад, теперь многие согласились бы выдать добровольно... Поневоле вспоминался рассказ Зуева - седенького и слабоголосого хлюпика, в прошлом учителя математики, сидевшего с Валентином на пересылке. Ощущение собственной значимости - вот что было главным для этого человечка. "Кем я был на вольняшке? - рассуждал Зуев. - Да никем! Пустым местом! Ученики промокашкой в затылок плевались, коллеги не здоровались. Сдохни я, никто бы не заметил. Даже соседи. Каждый вечер я подытоживал результаты дня и, глядя на себя в зеркало, твердил: "Быдло! Серое посредственное быдло!.." А потом меня осенило. Все было проще простого! Я настрочил на себя донос. Разумеется, анонимный. Что-то касаемое операций с золотом и фальшивой валютой. И что бы вы думали? Тронулся лед! Как миленький! Мною заинтересовались - да не один-два гаврика, а целый коллектив! Я человеком себя почувствовал! Личностью! Серьезные дяди стали тягать меня повестками, тратить свою драгоценную энергию на длительные разговоры. Другие не менее серьезные дяди брели за мной по улицам, подглядывали из подъездов. А я этим волкодавам только подыгрывал. К стоматологам-протезистам заходил, в банки какие-то. Ох, они и бесились, наверное! Сто одну версию по моему дельцу скроили. А мне что? Мне одно голимое удовольствие. Потому как единицей стал, пусть и мнимой. Два месяца полнокровной жизни - вот, что я обрел в итоге. Если, конечно, не считать срока. Срок мне кинули по совершенно липовой статье. Уже когда разобрались, кто я есть..." Рассказ Зуева слушали с интересом, над кинутыми лохами из силовой конторы от души потешались, однако учителя все равно считали недоделком. В самом деле! Самому себе намотать срок? Это ж надо додуматься! Писать на себя доносы!.. Валентин тогда тоже недоумевал. Сейчас же ему казалось, что настроение нелепого зэка он начинает отчасти понимать...
