Последним говорил Кучаев.
Мои экзерсисы тех лет он похвалил, кажется, только пару раз: мрачноватое лицо вдруг освещалось усмешкой и становилось теплым. Эта фирменная кучаевская усмешка стоит перед глазами.
Он обладал настоящим чувством юмора — по аналогии с шахматами, я бы назвал это чувство позиционным. Он учил не смешить, а вышелушивать смысл.
Некоторые его формулировки я запомнил как рецепты — и пользуюсь ими уже много лет. Но главное, конечно, не рецепты: Кучаев помогал пишущему понять себя, осаживал самодовольных, жестко стыдил за потерю вкуса. Безжалостно лечил литературную местечковость, заставлял увидеть свой текст в большой координатной сетке…
Работаете в жанре черного юмора? Отлично. Что читали Хармса? Роальд Даль, Борис Виан? В первый раз слышите? Поговорим, когда прочтете.
В начале девяностых Андрей Леонидович уехал в Германию. В Москве появлялся нечасто. Испытывая пожизненную благодарность, я продолжал прислушиваться к его оценкам.
Кучаев умер в мае 2009-го.
С Леонидом Лиходеевым я познакомился в 1988 году, на том самом Совещании в «Березках».
Я, конечно, знал, с кем имею дело: фельетонами Лиходеева страна зачитывалась в первую оттепель — собственно, он и вернул в русскую литературу этот жанр.
Симпатия и уважение к Леониду Израилевичу были у меня наследственные: мой отец приносил ему на пробу свои тексты еще в конце пятидесятых… Сам я в личном обучении у классика был всего один день — тот самый день Совещания молодых писателей.
Разбор моих текстов Лиходеевым помню дословно. Впрочем, запомнить было нетрудно.
— Вот смотрите, — сказал классик, взявши в руки мои листки. — Над этой шуткой смеялись, а над этой — нет. Почему?
Я не знал.
И тогда он сам ответил на свой вопрос:
— Потому что это — правда, а это — нет. А смешно то, что правда!
Все гениальное просто. Полтора десятка лет я прикладываю лиходеевскую мерку к текстам, своим и чужим, и все больше убеждаюсь в ее точности. Смешно то, что правда.
Непременно парадоксальная, но обязательно — правда!
В апреле 1989-го я положил в чемодан белую рубашку и несколько машинописных листков — и устремился на юг, на конкурс молодых писателей-сатириков, объявленный, по случаю разбушевавшейся перестройки, на «Юморине» в Одессе.
Перед этим пришлось пройти отборочный тур в Туле.
Отбирала победителей публика, и воспоминание об этом до сих пор продирает меня крупной дрожью.
Желание понравиться публике — то, от чего первым делом отучивают студентов театральных институтов. Для литератора же такой критерий — вообще смерть! Там, где оценивается не текст, а способность, как говорят суровые профессионалы жанра, «положить зал», — мало шансов у Зощенко и Вуди Аллена. Гениальные исключения (Жванецкий) лишь подтверждают жутковатое правило…
