Приятель имел твердое намерение почитать над гробом из коллекции, но Шустик его отговорил.
Отстояв на холодке очередь скорбящих (свезенных по разнарядке с учреждений), друзья-добровольцы вошли наконец в траурное помещение. Там играла приятная музыка, причем не фонограмма, а вживую.
Шустик, сам профессиональный музыкант, от этого невероятно оживился и завертел головой, и увидел в глубине небольшой оркестр, а во главе оркестра — дирижера, своего товарища по музучилищу.
— Володя-я! — радостно закричал Шустик. — Приве-ет!
И замахал руками, и прямо из очереди к генсекову телу полез обниматься с дирижером. Напарнику еле удалось его перехватить — и еще долго потом он объяснял скрутившим Шустика гэбешникам, что это не чужеродная провокация, а честное родимое пьянство.
Но Шустицкому, по выходе от тела, друг заявил строго:
— Ты наказан. Я не возьму тебя на похороны.
И не взял!
И наказанный Шустик пропустил главную метафору эпохи застоя — он не увидел, как гроб с Генсеком сорвался напоследок с веревок и на глазах у планеты с грохотом обрушился в яму.
Лучшую «отходную» Брежневу соорудила, говорят, многотиражка Ленинградского мясокомбината.
На всю полосу, в черной рамке, красовался парадный портрет Генсека с наградами до пупа, а сверху, без лишних слов, сияло название газеты: «Мясной гигант».
На дворе стояли унылые времена последнего «совка» — что-то андроповско-черненковское… N. ехал тряским небыстрым автобусом из Ростова в Горловку, уснул, проснулся и увидел нечто, от чего похолодел сладким холодом. На окраине Горловки, на жилом доме огромными буквами было написано: «Победа коммунизма невозможна».
Несколько секунд N. пребывал в сладком обмороке, потом очнулся и вчитался в окончание фразы: «…невозможна без электрификации».
И подпись основоположника.
Ну слава богу.
Шел восемьдесят четвертый год.
Я торчал как вкопанный перед зданием ТАСС на Тверском бульваре. В просторных окнах-витринах светилась официальная фотохроника. На центральной фотографии, на Соборной площади в Кремле, строго анфас, плечом к плечу, стояли король Испании Хуан Карлос и товарищ Черненко.
Рядом со стройным Хуаном Карлосом стояла прекрасная королева София — возле товарища Черненко имелась супруга. Руки супруги товарища Черненко цепко держали сумочку типа ридикюль. Но бог с нею, с сумочкой: лица!
Два — и два других рядом.
Меня охватил антропологический ужас.
Я не был диссидентом, я был читатель «Литературки», тихий либерал советского покроя, но этот контраст поразил меня в самое сердце. Я вдруг ощутил страшный стыд за то, что меня, мою страну представляют — эти, а не те.
