Получив масла на полкило меньше положенного, я, как Христос пятью хлебами, должен был накормить этим весь полк — плюс дежурных офицеров, сержантов и дембелей, в накладной не учтенных. И хотя ночные нормы я снизил до минимума, а начальника столовой прапорщика Кротовича вообще снял с довольствия (за наглость, чрезмерную даже по армейским меркам), а все равно: не прими я превентивных мер — трех тарелок на утренней выдаче не хватало бы, как пить дать.
Приходилось отворовывать все это обратно — и, взяв ручку, я погрузился в расчеты.
Расчеты оказались доступными даже выпускнику Института культуры. Полграмма, слизанные с каждой пайки и помноженные на количество бойцов, давали искомые три тарелки масла — плюс еще несколько, которые я мог бы съедать самолично, если бы меня не тошнило от одного запаха.
Так я вступил на стезю порока.
Как и подобает стезе порока, она не принесла бы мне ничего, кроме сытой жизни и уважения окружающих — если бы не вышеупомянутый прапорщик Кротович.
До моего появления в хлеборезке он уже откормился солдатскими харчами на метр девяносто, и я посчитал, что поощрять его в этом занятии далее опасно для его же здоровья. Прапорщик думал иначе — и как раз к тому времени, как меня оставил в покое подполковник Гусев, забота о солдатах прорезалась в Кротовиче: он начал приходить по ночам и искать недовесы.
Бабелевский Мендель Крик слыл грубияном среди биндюжников — Кротовича считали ворьем прапорщики! Его интеллект и манеры частично подтверждали дарвиновскую теорию происхождения видов — частично, потому что дальними предками Кротовича были никак не обезьяны. Мой выбор колеблется между стегоцефалом и диплодоком.
Единственное, что исключено совершенно, — божественное происхождение. За все человечество я не поручусь, но в случае с Кротовичем Господь ни при чем. В день создания Кротовича Всевышний отдыхал.
Прапорщик начал искать у меня недовесы. Делал он это ретиво, но безрезультатно, и вот почему. В самом начале своей хлеборезной карьеры я отобрал из полутора тысяч оловянных полковых тарелок с десяток наиболее легких — и, пометив их, в артистическом беспорядке разбросал по хлеборезке. Взвешивая масло, Кротович ставил первую попавшуюся на противовес — и стрелка зашкаливала на двадцать лишних граммов.
Кротович презрительно кривился, давая понять, что видит мои фокусы насквозь.
— А ну-ка, сержант, — брезгливо сипел он, — дайте мне во-он ту тарелку!
Я давал «во-он ту», и стрелку зашкаливало еще больше.
