— Гобель, чума тебя забери! — заорал Пеллетери, — Выводи лошадей, кому сказано!
Отвязанные животные вырывались из рук коневодов и, ныряя в арку, одно за другим устремлялись на другой берег. Куда угодно, лишь бы подальше от пышущего жаром, задымленного укрепления.
— На мост! — кашляя от чертова дыма и щурясь, выкрикнул Пеллетери, — Все на мост! Пистолеты зарядить! Лейтенант, вынесите пленных!
В форте разверзлась преисподняя. Пламя поднялось метров на десять, а то и на все пятнадцать над валами. Тлеющие угольки и горячая зола сыпались на построенных посередине моста чумазых гусаров. Душераздирающий вопль заживо сгорающего человека донёсся из форта. Пеллетери стиснул зубы. Кто-то из его парней дорого заплатил за нерасторопность. Раненые красномундирники лежали в траве у часовни.
И тогда открыли огонь стрелки. Выстрел звучал за выстрелом, прореживая плотный строй гусаров.
— Атакуем! — Пеллетери протолкался в первый ряд и обнажил саблю. До укрытий стрелков было метров пятьдесят, короткий бросок — и дело в шляпе, — Сабли вон!
Шесть десятков оставшихся французов единым движением извлекли из ножен оружие. Чёрт с ним, с фортом, главное — мост.
— Пли! — рявкнул Шарп, — Пли!
Лейтенант Прайс вывел две красномундирных шеренги на дорогу. Прицелились. Залп! Пыльный тракт окрасился кровью, раненые и умирающие корчились у ног товарищей.
— Вперёд! — скомандовал Шарп, — За мной!
Лязгнул палаш, покидая ножны. Шарп выскочил на дорогу перед приближающимися рядами своих солдат. Справа поднимался столб огня и дыма, венчающий форт, гусары впереди пятились. Ярость охватила Шарпа. Мерзавцы смели покуситься на его победу, и Шарп жаждал крови, жаждал мести.
Впрочем, гусары уже бежали к мосту, прочь от сверкающих штыков.
Та же ярость, что вела Шарпа, затмила разум и капитана Пеллетери. Сукины дети-островитяне! Пеллетери провёл в седле ночь, перехитрил дозор гверильясов и вышиб из форта пехоту кавалеристами… Кавалеристами выковырял пехоту! Из форта! Да людям крест Почётного легиона вручали за меньшее! А эти сукины дети-островитяне дерзнули восстать из мёртвых и норовили лишить Пеллетери столь блестящего триумфа!
— Куанье! Куанье! Назад! Гусары, чума на вас! Назад! За императора!
В пекло императора. Не император вёл их в бой. Их вела к победам гордость. Гордость отборной роты. Гордость элиты, и, когда они узрели, что их капитан застыл, как вкопанный, на середине моста, половина гусаров, уже перемахнувших на другой берег, вернулась. Две ватаги рычащих от злости людей готовились сойтись врукопашную над волнами Тормеса, ибо ставкой была гордость.
