Если мы оставим печальную действительность и заглянем в будущее, то и там, всматриваясь, мало найдем утешительного, так лучше опустим же завесу… и пойдем далее.
Копеечная милостыня гибельна как для нищих, так и для тех, кто ее подает. Редко человеческое достоинство унижается до такой степени, чтоб хладнокровно протягивалась рука за милостыней, чтоб, выпрашивая подаяние, человек не чувствовал мучительной боли унижения. Но какова же эта боль, когда нищий видит, что богач вместо оказания помощи подает копеечку! Но мало-помалу вечное моление, вечное выпрашивание, вечное поклонение обращаются в привычку, и наконец человек падает окончательно. В то же самое время милостыня не меньше унижает и самого подающего ее, – она, как крепостное право, есть меч обоюдоострый. А потому, если человек легко может оподлеть в нищенстве, то еще легче подлеют люди среди ежедневной милостыни. Таков закон природы, что всякое насилие над человеком оплачивается на виновниках сторицею. Мы имеем в Москве несколько таких милостыне-раздавателей, в которых древнерусские понятия о милостыне и милосердии истребили всякое человеческое достоинство.
Толкуют, что Россия очень похожа на Америку, что ту и другую ожидает новая жизнь, неизвестная старому миру. Но на плечах Америки не лежит ни Древней Руси, ни даже старой Европы, и действительно там должна развиваться новая цивилизация. Не то у нас. У нас темно и мрачно, тупо, безобразно. Мы считаемся просвещенными, наши барышни учатся по-французски и на фортепианах, но вот Шамиль, не имеющий никакого понятия о милостыни, а имеющий одно сердце, способное к благотворению, он – дикарь, и все– таки никак не может понять, чтоб человеку можно было подать копейку, и подает нищему по десяти рублей серебром.
К. Лебедев. Христа ради юродивый На нищих до сих пор смотрят одни как на предмет, сам по себе незначительный, другие как на лиц, прикосновенных к вере христианской; третьи же видят в них русский народный элемент.
Господин Снегирев в 1844 году писал: «В сердце России, в древней ее столице, где слилось столько элементов русской народности, к коей, без сомнения, принадлежат и нищие…». Прошло более десятка лет, и тот же Снегирев снова повторяет: «Нищенство вступает в неразрывную связь с религиозною и народною жизнию русского человека».
За безумцев сочли бы нас, если б мы вздумали доказывать Снегиреву с братиею, что нищенство – совсем не элемент русского народа. Читатель видел, откуда выходили нищие, что плодило их, какое начало их поддерживало. Но мало было этому началу сделать из свежей и просторной русской земли мрачное логовище нищих: ему, видите, нужно еще было доказать, что нищенство есть народный элемент, т. е., сделав народу зло, на его же шею сложить всю вину, благо народная шея крепка – всё снесет. Мы, в ответ Снегиреву, постараемся указать только на то, как русский народ понимает нищих. Как и во всей нашей статье, так и теперь, пусть за нас говорят одни памятники.
