– Тогда он будет зависеть от меня!
– Конечно. Муж пианистки!
– А хоть бы и так. Он будет мой, мой, и чем больше он будет от меня зависеть, тем больше он будет принадлежать мне.
– Он будет твой – да, как собака. Это называется купить мужчину.
Разве не хотел другой мужчина, с капиталом, купить меня? Что же странного в том, что я, женщина, своим трудом хочу купить мужчину?
– Все эти рассуждения, деточка, весьма похожи на то, что твой дядя называет феминизмом.
– Не знаю, и мне это ни к чему знать. Но, повторяю вам, тетя, еще не родился тот мужчина, который сможем меня купить. Меня купить? Нет!
Тут вошла прислуга сказать, что явился дон Аугусто; и ждет сеньору.
– Он? Пусть убирается. Не хочу его видеть. Передай ему, что я уже сказала свое последнее слово.
– Подумай немного, деточка, успокойся; не принимай все так близко к сердцу. Ты неправильно поняла намерения дона Аугусто.
Когда Аугусто предстал перед доньей Эрмелиндой, он принес свои извинения. Он, мол, глубоко огорчен, Эухения неправильно истолковала его добрые намерения. Он уплатил по закладной за дом, и теперь владение свободно от долга и по закону полностью принадлежит своей хозяйке. Если же она упорствует и не желает получать ренту, то он тоже никак не может ее получать, так что деньги будут потеряны без всякой пользы, или, точнее говоря, будут откладываться в банк на имя хозяйки. Кроме того, он отказывается от своих претензий на руку Эухении, его единственное желание – чтобы она была счастлива. Он даже готов подыскать место для Маурисио, чтобы тому не приходилось жить на деньги своей жены.
– У вас золотое сердце! – воскликнула донья Эрмелинда.
– Теперь, сеньора, вам осталось только объяснить племяннице истинный смысл моих намерений, и, если выкуп закладной показался ей дерзостью, пусть она простит меня. Но, думаю, сейчас уже нельзя дать делу обратный ход. Если ваша племянница пожелает, я могу быть шафером на ее свадьбе. Затем я собираюсь отправиться в долгое и далекое путешествие.
Донья Эрмелинда велела прислуге позвать Эухению: дон Аугусто, мол, желает с нею поговорить. «Сеньорита только что вышла», – отвечала прислуга,
– Ты несносен, Маурисио, – говорила Эухения жениху в той же самой каморке привратницы, – совершенно несносен, и, если так будет и дальше, если ты не встряхнешься, не станешь искать себе работу, чтобы мы могла наконец пожениться, я готова на любое безумие.
– Какое безумие? Скажи мне, дорогая. – И он поглаживал ее шею, намотав на палец завиток волос.
