- О, - отвечает мне дама, - это она уже давно говорит... А впрочем, ведь это и все рассказывают.
- Как все?
- Да вот и у Х, и у Y, и у Z девушки говорили мне то же самое, да и ваша Саша.
- Что такое - моя Саша?
- Она тоже говорит то же самое.
А "моя Саша" - молодая девушка восемнадцати лет, которая "тиха не по летам" и которую все зовут "мокрою курицей". Что же она может говорить?
Но оказывается, что и она действительно знает о генерале, и его камердинере, и о приходимой красотке, - и сама, хоть она "мокрая курица", но очень весело сочувствует тому, что "лекарей надо бить".
VI
Захожу на другой день и лавочнику посидеть у его лавки. Лавочник человек молодой, очень приятный и обладает совершенно непосредственным красноречием. Он "из поваров", кроток, благовоспитан и благоуветлив; имеет нежное сердце, за которое и претерпевает. Он "прибыл к здешней предместности" тоже при генерале, у которого ему было "хорошо наживать", но влюбился в "этой предместности" в красивую эстонскую девушку, и они "подзаконились". Отсюда начался "перелом его жизни": у них вдвоем было пятьдесят рублей капитала, и на этот капитал они повели разностороннюю деятельность: он снял сельскую лавчонку, а она стала заниматься стиркою белья. С тех пор прошло уже несколько лет, и они во все это время неутомимо старались устроиться и кое-чего достигли: у них уже трое детей, и все прехорошенькие, но весь основной капитал ушел в предприятия. Теперь они живут только одним оборотом и, кажется, сами удивляются: как до сих пор их отсюда не выгнали, или они не умерли с голоду? Но их любовь и нежное и страстное "друг ко другу стремление" не охладевают, и потому лица их, равно как и личики их детей, всегда веселы и приятны. Видеть эти счастливые лица удовольствие.
Спрашиваю я этого коммерсанта: не слыхал ли он истории о воскресшем генеральском камердинере, о котором будто бы все говорят? Лавочник подумал и отвечает:
- Кажется, будто что-то слышал.
- Да, ведь это же, - говорю, - нисколько не похоже на правду.
- Не знаю, как вам изъяснить в определении факта; но мне, впрочем, это и ни к чему... Ну их!
А во мне уже разыгрывается подозрительность, что и этот мой собеседник тоже не чистосердечен и что он тоже не за докторов, а за запятую; но поговорили мы дальше, и на душе становится яснее: лавочник оказывается человеком совершенно объективным и даже сам называет уже "историю" глупостью и припоминает, что "эта глупость пошла словно с тех пор, как стал ходить порционный мужик".
