Сквозь шум дождя Алёне послышалось позвякивание железа, кто-то осторожно постучал в калитку.
– Алёна, ты?
– Здесь я! – откликнулась она на знакомый голос. – Замок отпереть не могу, заржавел должно быть.
За калиткой зашуршало, и неожиданно над стеной показалась чья-то голова.
– Отойди, зашибу ненароком.
Со стены спрыгнул Олег. Подойдя к двери, он попробовал повернуть ключ, но замок не поддавался. Тогда он поднапрягся и вытянул щеколду из трухлявого дерева калитки. Петли жалобно заскрипели, калитка распахнулась, и взору Алёны представилась кучка людей, освещенных отблесками уходящей грозы. Как тени, они проходили мимо нее, тяжело дыша и шатаясь. Одежонка, висевшая на них лохмотьями, прилипла к иссохшим телам. Многие поддерживали руками цепи, которые отзывались тоскливым перезвоном на каждый шаг. Последним в калитку вошел Мотя, неся на плечах постанывающего мужика.
– Знать Бог за нас ноня, – переводя дух, сказал Мотя. – Через весь город так со звоном и прошли.
Видя, как мужики устало привалились к стене, Алёна предложила:
– Передохнули бы малость.
– Не до времени сейчас. Куда идти, сестрица?
– Недалече тут. Идите за мной.
Пройдя вдоль стены и обогнув длинный деревянный сруб, они оказались перед маленькой дверью.
– Осторожно ступайте, – предупредила Алёна. – Подвал это.
Мотя, передав грузное тело атамана Олегу на руки, спустился вслед за Алёной в подземелье. Взяв Матвея за руку, Алёна подвела его в кромешной тьме, чутьем угадывая направление.
– Здесь. Под камнем. Поднять его только надобно.
– Это я разом.
Ощупав плиту, Мотя подсунул руки под угол и налег грудью. Плита подалась. Нетерпеливо сунув руку в образовавшуюся щель, он обрадованно воскликнул:
– Дыра!
– Это ход, не сумлевайся.
Мотя рванулся и сдвинул плиту на сторону.
– Держи вот, – Алёна сунула ему в руки узелок. – Здесь свечи и трут. А идти надобно прямо, пока не упрешься в решетку, от нее будет ход налево и по нему – к Теше. Так мне старая монахиня сказывала.
Мотя, засветив свечу, передал ее Алёне, а сам поднялся наверх за тюремными сидельцами. Спускаться по крутым ступенькам было трудно, и многие из них не удерживались, падали, скатываясь вниз.
У Алёны всякий раз сжималось сердце, когда она слышала протяжные стоны этих измученных, покалеченных людей.
«Не кара мне, а благо Божье за дело это», – подумалось Алёне, и от этой мысли ей стало легче и даже как бы светлее в этом темном сыром подвале.
Последним спускался Мотя.
– Прощай, сестрица. Внакладе мы у тебя и долг свой крепко помним.
