Находившиеся поблизости мирные жители спасались бегством, прятались во дворах или искали другие укрытия. Чтобы не подвергать их опасности, Мохан Ранаде дал своей группе знак к отступлению. Он выскочил из-за дерева, которое служило ему укрытием, и принял огонь португальцев на себя. Когда их командир узнал стрелявшего, приказ о поимке которого висел на всех постах, он приказал взять его живым.
Мохан Ранаде был схвачен солдатами 24 октября 1956 года, за пять лет до ухода португальцев из Гоа. Его бросили в тюрьму.
Португальские газеты трубили о взятии в плен гоанского борца за свободу как о большой победе. Мохана Ранаде, которого при аресте ранили, так же как и тысячи других патриотов, подвергли зверским пыткам.
29 сентября того же года он был осужден на двадцать шесть лет тюремного заключения, а через четыре года, когда господству португальцев пришел конец, его перевели в тюрьму в Алюбе, небольшом городке близ Лиссабона.
Протесты индийского правительства и несгибаемая воля самого пленника, который использовал все возможности борьбы — нелегальную передачу писем из тюрьмы: и голодовки, — вынудили через тринадцать лет освободить его.
Мохан Ранаде за несколько недель до моего приезда в Панаджи возвратился на родину. Я не имел возможности поговорить с ним, так как он надолго уехал в Бомбей, но в деревнях его родного округа слышал бесчисленные рассказы о подвигах патриота. Приукрашенные фантазией народа, они казались мне сказками, и я убежден, что и через сто лет их будут рассказывать в Гоа как легенду о давно минувшем времени, когда страна находилась под игом чужеземцев.
Картина жизни Панаджи складывается из мелких незабываемых эпизодов. Я вновь научился находить время для наблюдений за людьми. Прежде всего мое внимание привлекли официанты в ресторане отеля «Мандави». Они были одеты во все белое, носили мягкую обувь и желтые тюрбаны, концы которых ниспадали на плечи. Их движения были настолько неслышны и осторожны, что исключали всякую мысль о том, что они могут что-нибудь пролить. Через несколько дней у меня сложились дружеские отношения с моим постоянным официантом, хотя мы говорили с ним только по делу. Мне казалось, что он радуется, когда я рано утром вхожу в ресторан, и, откровенно говоря, мне тоже было приятно его видеть.
Помимо моей воли у меня сложились также довольно фамильярные отношения с городской нищенкой. Это была красивая молодая женщина, собственно еще девочка, напоминавшая цыганку; я видел ее всегда с ребенком. В Панаджи мне не попадалось других нищих, и я был рад, что могу беспрепятственно бродить по улицам.
