Закладка церкви в Козельщине и ее освящение
Мне представился случай побывать в деревне Козельщине 8 сентября 1881 года, в день рождества Пресвятой Богородицы, в тот самый день, в который было назначено освящение места для предполагаемой постройки церкви. С вечерним поездом я отправился туда из Полтавы, около десяти часов вечера прибыл на станцию «Ганновка», от которой самая деревня отстоит на три с половиной версты, и не мог не заметить множества пассажиров, которые прибыли на станцию. Небольшая пассажирская комната была битком набита публикой; на платформе, вокруг дома также толпа, на задней стороне дома слышны были резкие голоса, требующие извозчиков до Козельщины. Когда мы с моим приятелем вышли на площадку, на которой обыкновенно останавливаются подводы для перевозки пассажиров в Козельщину, то заметили там всех сортов экипажи, которые быстро наполнялись пассажирами, и в различных местах суетящейся толпы только и слышались крики: «В Козельщину», «к иконе» и проч… Между множеством простых сельских телег попадались шарабаны, фаэтоны и знакомая всем богомольцам длинная линейка, помещающая на себе от двенадцати до пятнадцати человек и аккуратно каждый день и ночь прибывающая от Козельщины к вокзалу ко времени отхода и прихода поездов из Кременчуга и Полтавы[11].
Поместившись на шарабане, мы через двадцать минут были уже в деревне, и так как вечер был довольно холодный, то с наслаждением грелись около приятно ворчавшего самовара в отведенной нам квартире. Несмотря на темную ночь, заметно было среди деревни какое‑то особенное оживление. Везде раздавался шум подъезжающих и отъезжающих повозок и экипажей, говор голосов на площади перед часовней, далеко где‑то ржание лошенка, словом, слышались все те звуки, которые напоминают вечернее затишье ярмарочной толпы.
Проснулся я очень рано. Комната, которую мы занимали с приятелем, была расположена во втором этаже дома и дверью своей выходила на балкон, с которого открывался вид на всю деревню. Прямо против балкона тянулась единственная улица деревни на пространстве около полуторы версты и шириной своей нисколько не уступающая нашей столбовой почтовой дороге: улица уходила под гору, скрываясь за ней. Взглянув вдоль этой улицы, я был поражен толпой народа, которая громадной, почти что сплошной массой двигалась к часовне. По сторонам дороги группы народа двигались за группами, между тем как по самой дороге непрерывной вереницей катились повозки. Когда толпа подходила ближе, то ясно можно было отличить, что между народом было много больных, которых то вели под руки, то подвозили на повозках; были и такие, которых буквально несли на руках к порогу часовни. Я заметил одну какую‑то госпожу, вероятно, приехавшую издалека, которую поднесли к часовне на кресле и тихо опустили на помост перед святым образом. Громадная толпа народа заколыхалась при виде этой печальной ноши, уступая дорогу страдалице. Часов в одиннадцать дня собравшееся у часовни духовенство подняло святой образ и, предшествуемое хоругвями и иконами, направилось к месту, избранному для построения святого храма. Место это отстояло от самой часовни на четверть версты; путь шел под гору, по чистому, незастроенному выгону и заканчивался на довольно высоком холме, с которого открывалась взору наблюдателя вся окружающая местность. Нужно было быть в это время самому участником торжества и видеть эти десятки тысяч народа, сопутствующего святому образу, чтобы вполне оценить всю ту силу религиозного чувства, которая движет нашим народом, которая так сильно объединяет его мысли и желания, которая в известные моменты его жизни делает эти тысячи людей одной семьей, проникнутой одним и тем же дорогим для него священным чувством! Смотря на эту громадную толпу, благоговейно склонившую свою голову перед образом Богоматери, я невольно думал: какая великая сила заключается в том религиозном чувстве, которым живет наш русский народ, и чего не можно сделать с этой силой, умея только уважать в народе его религиозные убеждения, как его святыню и драгоценность.
