— Я тоже подумала, что, может, ты придешь сюда, — сказала Гюльнаре, глядя в сторону. — Мне так стыдно, — прошептала она и покраснела еще больше.
На этот раз маршрут прогулки выбрала она, но сделала вид, что они случайно пошли в этом направлении. Эрлинг прочел название улицы: Пилестредет; впрочем, вскоре он уже не понимал, где они идут, и не смотрел на таблички. Они вышли куда-то, где было много садов и на улице росли деревья. Гюльнаре вздохнула с облегчением:
— Здесь я не боюсь никого встретить, — призналась она. — Мне ведь не разрешают так гулять.
— Я плохо знаю город, — сказал Эрлинг. — Хорошо, что ты сама выбрала, куда нам пойти. Бывает, я с трудом нахожу дорогу, когда меня посылают с поручением, но постепенно я знакомлюсь с городом. Между прочим, мне следовало сегодня работать еще два часа, но я попросил, чтобы меня отпустили пораньше.
Гюльнаре не поднимала глаз от земли.
— Хорошо, что тебя отпустили. Было бы жаль… — Ей захотелось показать, что и она тоже постаралась ради их встречи. — Я сказала маме неправду. Поэтому мне сегодня можно вернуться домой попозже.
Эрлинг с волнением спросил, долго ли она сможет гулять.
— Примерно до половины одиннадцатого, — дрогнувшим голосом сказала она. — Но я могу вернуться и раньше, если ты не сможешь гулять так долго.
Они шли по неровной дороге вдоль живой изгороди. За ней виднелось низкое деревянное строение. Посредине длинной стены была высокая дверь с изображенным на ней пьедесталом и голубем, голубь был большой и толстый. В клюве он держал оливковую ветвь, под ним было изображено гнездо, свитое из пальмовых листьев, и в нем несколько облезлых куропаток. Раскрыв клювы, куропатки тянулись к пальмовой ветви. По обе стороны двери полуметровыми буквами были сделаны две одинаковые надписи, либо для симметрии, либо ради того, чтобы укрепить в каменщике чувство уважения к себе: Пол X. Туресен Bum, надгробные плиты.
Эрлинг и Гюльнаре познакомились поближе с шедевром на двери и безоговорочно одобрили его, как часто безоговорочно одобряют то или другое очень молодые люди. Эрлинга заботила более практическая мысль: найти укромное место, где бы они могли посидеть, поговорить, а может, и подержаться за руки. Там, за изгородью, было много подходящих мест. Дом был заперт, и его неприступный вид свидетельствовал о том, что в нем никого нет. Эрлинг обладал врожденным чутьем, которое пригодилось бы ему, реши он стать квартирным вором. Если он не был слишком погружен в свои мысли, он всегда безошибочно определял, есть ли люди в том или другом доме, мимо которого он проходил. Но воровство никогда не привлекало его. Здесь же была мастерская, и определить, что в ней никого нет, было проще простого. В черном полированном гранитном надгробии отражалось солнце, такое ослепительное, что на него было больно смотреть. От ярких красок непонятной дверной символики тоже резало глаза. На дереве пел зяблик. Остатки гнилого забора прислонились к живой изгороди, как потемневший скелет.
