Новый часовой Саня Черноскатов передернул плечами — прохладно. Зевнул, проверил винтовку. Спросил небрежно:
— Всё тихо?
— Вроде бы.
— Иди спать, — сказал Генке Юра. — На рассвете разбужу. Есть для тебя ещё одно дело.
— Какое, Юра?
— Спи. Утром узнаешь.
Генка забрался в темноту и тепло сонной палатки, втиснулся неизвестно между кем, натянул на ноги край чужого одеяла и мгновенно заснул.
— Гена, вставай.
— Чего?
— Поднимись. Дело есть.
— Ты же говорил: на рассвете.
— Уже и так рассвет. Самый настоящий. Давай, Гена.
Поёживаясь и зевая. Генка выбрался из палатки. Во всех жилах стонала усталость. — Небо над головой было серым. Росистая трава будто мокрыми пальцами хватала за ноги. Пахло гарью погасшего костра.
Генка повернулся к озеру. Косматые пряди тумана лежали на воде. Вдали, где был город, алели облака и золотисто светился горизонт.
Юра скрылся в командирской палатке, крикнул оттуда:
— Иди сюда!
«Что у него за дело?» — подумал Генка, хотел нырнуть под брезент, по Юра уже сам вышел навстречу. И держал в руках трубу.
— Возьми, Генка. Сыграй, как только солнце покажется. Пусть в первое утро лагерь встанет вместе с солнцем. Да не отказывайся, я ведь знаю, что ты умеешь. Я тогда вечером в клубе слышал, как ты играл.
Генка не отказывался. Потому что всё было правильно. Он очень хотел стать трубачом, и вот — пришло время.
Генка вздохнул глубоко, улыбнулся и взял холодный, чуть запотевший горн в вытянутые руки. Шепотом спросил:
— А что играть? Какой сигнал?
— А это уж сам смотри. Я ведь в такой музыке ещё не научился разбираться.
Генка вышел к озеру. Туман был как мохнатые гривы лошадей. Вспомнились Генке всадники и трубачи из книжек. Вспомнился дядя Алексей — в одной руке винтовка, в другой труба. И полк, уходящий на бой.
Генка ждал. И когда появился над огненным облаком малиновый краешек солнца, он вскинул горн и заиграл тот самый сигнал: тревога!
Сначала он играл хрипловато, а потом всё чище и звонче.
Вставай, товарищ! Время такое — неспокойное! Много дел, много боёв впереди! Недаром у нас настоящие винтовки. Вставай.
Было лето двадцать третьего года. Над Уралом, над синими хребтами и светлыми озёрами впервые летел сигнал пионерского горна.
За окном был двор и горячие от солнца гаражи. За гаражами улица. За улицей — тополя. Среди тополей виднелась озерная вода: местами — серая, местами — блестящая от полуденных лучей. Озеро страдало от жары и безветрия.
Над тополями белела треугольная верхушка паруса. Серёжа знал, что это яхта класса «финн», гоночный швертбот-одиночка заводского яхтклуба. Рулевого с «финна» звали Саша Мартынчук. Серёжа и еще двое ребят из морского пионерского отряда «Варяг» позавчера гонялись с этим Сашей на своем швертботе «Четыре ветра» от острова Петушок до водного стадиона. Сперва «финн» ушел далеко вперед, но ребята сбросили стаксель и подняли прямой парус брифок и летучий кливер. У самого финиша они обошли Мартынчука, и Серёжа показал ему с кормы кончик пенькового троса…
