— Здесь нельзя, здесь не положено. Над Глафирой никто не спит, — говорила все та же, с коротенькой стрижкой. Как будто из дурного фильма, где актриса плохо справляется с ролью, наигрывая хулиганку.
— Будет, — строго сказала я. И спросила у Глафиры: — Можно я лягу над вашей постелью?
Глафира расчесывала свои роскошные волосы и внимательно смотрела на меня. Через значительную паузу ответила:
— Можно.
Я никак не могла забросить наверх набитый каким-то тряпьем матрас. Смущенно сказала:
— Я не спала всю ночь. Не получается забросить матрас.
Стриженая опять хохотнула:
— Неужели не спала? Представь себе — нам этого не понять.
Дело в том, что всем прибывающим в тюрьму приходится провести ночь в страшнейших условиях, сидя в боксе. Таков порядок. Отчего таков? Неизвестно.
Мне очень хотелось спать. Уснула.
Проснувшись, обнаружила, что на меня смотрят с еще большим любопытством. Кто-то узнал меня по кино.
Совсем молоденькая моя соседка спрашивает:
— А вы артистка?
— Да, — говорю.
На что стриженая нагло заявляет:
— Какая артистка? Артистку-то по полету узнаешь.
— Ромашка, помолчи, — цыкнули на нее.
Оказывается, зовут ее здесь Ромашкой.
И вдруг я очень громко и повелительно говорю:
— Ромашка, подойди-ка ко мне.
— Чего еще?
— А вот что, Ромашка, моим крыльям тесновато в твоей камере.
Все захохотали. И Ромашка тоже.
Потом просят:
— Расскажи про артистов.
— Расскажу. Не сейчас.
Удивительно, что проснулась я в свой день рождения легко. На душе совсем спокойно. Увидела, что около меня стоит маленький кувшинчик, вылепленный из хлеба; узоры на нем сделаны зубной пастой, а в кувшинчике цветы, вырезанные из тетрадных обложек, — голубые, малиновые, желтые, — красиво очень.
А рядом на ажурной салфеточке — три пирожных, приготовленных из толченых сухарей, масла и сахара. Замечательные пирожные получаются.
Я была рада до слез. Благодарила.
Две веселые девочки, оставаясь по-прежнему в мокрых простынях, из махровых полотенец соорудили по чалме, взяли тазики и били в них, как в барабан, приговаривая в такт поздравления мне. Получился неожиданный праздник. Хохотали до невозможности.
Дежурной была казачка Валя, она несколько раз открывала кормушку, покрикивала на нас, но не сердилась. А мы продолжали дурачиться. Потом слушали по радио Высоцкого. После смерти его разрешили, и редкий день в радиоэфире обходился без него.
— Счастливая ты, — протяжно сказала Птичка, красивая хулиганка, — Высоцкого небось знала…
Я кивнула. Я действительно его знала.
