— Сходи завтра к Симонову, извинись перед ним за меня, а то у меня не получится.
Утром я была у Симонова. Он принял извинения. И говорил, что ему хочется поставить Астафьева или Распутина. И чтобы Стас, я и Нина Русланова играли в этих спектаклях. Нет, я не могу быть в обиде на театр. Мы играли много. Играли все, что могли играть в том репертуаре.
Стасу было труднее, он еще мало работал в театре. Рогожина не сыграл, с роли Альбера в пушкинских «Маленьких трагедиях» его сняли. Наверное, то была не его роль. Он бы хорошо сыграл Председателя в «Пире во время чумы», но был еще слишком молод. Очень хотел быть моим партнером в спектакле по пьесе С. Алешина, который так и не был поставлен и даже не репетировался. Но Симонов успел пообещать Стасу главную роль в будущем спектакле, а потом перерешил и назначил на нее Женю Карельских. Женя в это время с успехом играл князя Мышкина и Шопена в премьерном спектакле «Лето в Ноане». Я очень любила Женю как партнера — и в «Идиоте», и в «Лете…» (он играл Шопена, а я влюбленную в него Соланж).
Стас психовал.
Помню раннее синее утро. Стас вернулся со съемки и, не раздеваясь, плюхнулся на постель. Даже шапку не снял. Спрашивает меня:
— Неужели ты никому не завидуешь?
— Нет. И благодарю Бога, что он избавил меня от этого греха.
— Никому-никому?
— Никому!
— Даже Рите Тереховой?
— He-а, не завидую.
— Даже Марине Неёловой?
— Они замечательные актрисы, но нет, я им не завидую.
— Но хоть чуть-чуть…
— Нисколечко.
— А я, Валена, загибаюсь от зависти. Еду сейчас с Боярским Мишей. Глаза у него — во! — показывает. — Зеленые! Голос низкий — обалдеть! И все-то его узнают! А тут носишься из Москвы в Ленинград и обратно. А потом в Минск тащишься… и, по-моему, никакого толка не будет от всего этого. Что делать?.. Как прославиться? А?
— Стасик, миленький ты мой! «И жить торопишься, и чувствовать спешишь», — процитировала я — И еще, помнишь: «…гений свой воспитывал в тиши…»
— «Гений свой воспитывал в тиши…», — повторил Стас. — Нет, Валена, это совсем для избранных, а мне сейчас подавай славушку — славу… громкую!
Хотя наши взгляды на людей, вообще на многое были разные, но в самом главном, в отправной точке, в отношении к тому, что выше нас, мы были едины.
На процессе Витя Проскурин говорил:
— В течение пяти лет я осмысливаю это событие и затрудняюсь ответить определенно на вопрос, как погиб Жданько. Я не могу поверить ни тому, что Валентина убила его, ни тому, что он убил себя сам.
