В коридоре послышались голоса и шаги. Дверь распахнулась.
— К вам посетители, — сказала сестра; и через плечо: — Входите, сударыня. Он лежит здесь.
То была Анетт Галопен, мэр этого города собственной персоной, как я узнал из служебной бляхи на груди её голубого хитона. За ней в палату вошёл ещё один человек: Генри Фребильон, — попыхивая толстой сигарой. Рыжеватые бакенбарды, окаймлявшие его мясистые щёки, торчали, как раздёрганный хлопок, а усищи, концы которых закручивались вниз внушительными рогами, придавали его розовому лицу патетическое и вместе с тем весёлое выражение. В печали он походил на моржа, а когда улыбался — то, скорее, на хитрого, лукавого кабана.
Он вынул сигару изо рта и поднял руку в знак приветствия.
— Привет, мой друг!
Сестра воспользовалась этим моментом, чтобы завладеть его сигарой и решительно загасить её в раковине.
— Эй! — запротестовал тот. — Это же была настоящая «санчос»! Вы хоть имеете представление, сколько световых лет она летела, чтобы попасть сюда?
— Здесь не курят, — невозмутимо ответила сестра и подняла жалюзи. — Садитесь же, сударыня.
Она подняла изголовье моей кровати и затем подвинула мэру стул.
Фребильон тщетно озирался в поисках второго стула и равнодушно пожал плечами, когда сестра, не уделив ему никакого внимания, вышла из палаты. Он нерешительно повертел в руках свою широкополую шляпу, вуаль которой была завёрнута на тулью,[1] а затем положил её на одеяло у меня в ногах.
— Как вы себя чувствуете, месье Паладье? — спросила гостья низким голосом и закинула ногу на ногу. Её узкая стопа, обутая в чёрную, отделанную серебром туфлю, выглянула из-под края подола. Я с восхищением разглядывал её.
— Соответственно обстоятельствам, сударыня, — прохрипел я. — И поскольку Генри не рассказывает свои анекдоты, на которые он и не отважится в вашем присутствии, я почти не чувствую мои… э-э-э… рёбра.
Фребильон, который недовольно выудил свою погибшую сигару из раковины и озабоченно разглядывал её, поднял голову и громоподобно рассмеялся. Но это прозвучало не так беззаботно, как обычно.
— Новости не очень хорошие, — вздохнула мэр.
— Мне очень жаль, — сказал я. — Практически всё погибло.
— Не всё, — сказал Генри с благосклонной улыбкой. — Ты, например, ещё жив.
Она склонила голову.
— И капитан тоже. Это самое главное.
Я восторженно таращился на узкую лодыжку, которая выглядывала из-под края её хитона. На какой-то момент я подпал под власть навязчивой мысли, что она под этим хитоном голая, как дамы на рю де Жирондель у пирса, которые, если клиент желает немедленного доступа по неотложной нужде, раскрывают ему свой хитон, используя его в качестве мобильной сводчатой беседки.
