И до того речь волчья тоскливой и жалобной стала, что прямо на вой перешла. Иван и Горшеня не сразу поняли, что волк не просто так на вытьё перешёл, не от тоски внутренней, а потому что границу волшебную пересёк и кончился на том месте его словарный человеческий запас. Да волчище и сам-то не сообразил — отвлекся на свои житейские мысли, подвывает что-то под нос и знай себе несётся по кочкам.
Вдруг до всех троих одновременно дошло. Волк затормозил резко — товарищи аж со спины под елку скинулись, Горшеня чуть в недостроенный муравейник не угодил.
— Всё, прибыли, — говорит Иван.
А волчище ничего уже сказать не может, только хвост поджал извинительно и обнюхивает уроненных на предмет ушибов и неумышленных повреждений. Только все вроде целы и даже не сильно напуганы.
— Ну спасибо тебе, серый, — кланяется Горшеня животному. — Бывай здоров, зла не помни.
— Прощай, — кланяется и Иван. — Беги домой, к жене, к деткам.
Порылся в мешке своём, достал два круга колбасы — последние, которые были. Вложил их волку в зубы.
— Держи, — говорит, — волчат своих угостишь. Ну, давай, лесной великан, отчаливай!
Волк сквозь колбасу прорычал нечто доброе, даже лапой своим наездникам помахал, потом развернулся, вздохнул о чём-то и потрусил обратно на трудную свою родину.
— Ну вот, — говорит Горшеня, — мы в Человечьем царстве. Здесь нам бояться нечего, здесь все кругом свои — прямоходячие, как говорится, люди.
И сразу же, будто в подтверждение его слов, раздался из-за ближайшего куста родной человеческий голос.
— Стой, кто идёт?
Хотел было Горшеня тому голосу ответить, да не успел, потому как в этот самый момент закончилась у нашей сказки первая её часть.
