— Ну, Вилли, — с усилием выговорил отец. Трубка погасла, но он не заметил. — Продолжай.
«Нет уж, — подумал Вилли, — пусть лучше нас с Джимом съедят, но больше чтоб никого. Стоит узнать — и ты в опасности».
Вслух же он сказал:
— Пап, я тебе через пару деньков все расскажу. Ну, точно! Маминой честью клянусь!
— Маминой чести для меня вполне достаточно, — после долгого молчания согласился отец.
Ах как хороша была ночь! От пыльных пожухлых листьев исходил такой запах, будто к городу вплотную подступили пески аравийской пустыни. «Как это так, — думал Вилли, — после всего я еще могу размышлять о тысячелетиях, скользнувших над землей, и мне грустно, потому что кроме меня, ну и еще, быть может, отца, никто не замечает этих прошедших веков. Но мы почему-то даже с отцом не говорим об этом».
Это был редкостный час в их отношениях. У обоих мысли то кидались по сторонам, как игривый терьер, то дремали, словно ленивый кот. Надо было идти спать, а они все медлили и выбирали окольные пути к подушкам и ночным мыслям. Уже настала пора сказать о многом, но не обо всем. Время первых открытий. Первых, а до последних было еще так далеко. Хотелось знать все, и ничего не знать. Самое время для мужского разговора, да только в сладости его могла затаиться горечь.
Они поднялись по лестнице, но сразу разойтись не смогли. Этот миг обещал и другие, наверное, даже не такие уж отдаленные ночи, когда мужчина и мальчик, готовящийся стать мужчиной, могли не то что говорить, но даже петь. В конце концов Вилли осторожно спросил:
— Папа… а я хороший человек?
— Думаю, да. Точно знаю — да, — был ответ.
— Это… поможет, когда придется действительно туго?
— Обязательно.
— И спасет, когда придется спасаться? Ну, если вокруг, например, все плохие, и на много миль — ни одного хорошего? Тогда как?
— И тогда пригодится.
— Хотя ведь пользы от этого не очень-то много, верно?
— Знаешь, это ведь не для тела, это все-таки больше для души.
— Слушай, пап, тебе не приходилось иногда пугаться так, что даже…
— Душа уходит в пятки? — Отец кивает, а на лице — беспокойство.
— Папа, — голос Вилли едва слышен, — а ты — хороший человек?
— Я стараюсь. Для тебя и для мамы. Но, видишь ли, каждый из нас сам по себе вряд ли герой. Я ведь с собой всю жизнь живу, знаю уж все, что стоит о себе знать.
— Ну и как? В общем?
— Ты про результат? Все приходит, и все уходит. А я по большей части сижу тихо, но надежно, так что, в общем, я в порядке.
— Тогда почему же ты не счастлив, папа? Отец покряхтел.
