— О вас, — тихо и смущенно сказал он.
— Обо мне? — удивился я, оглядываясь. — Что же вы обо мне думаете?
— Да все вот думаю, как вы один и трудно вам. Вот, думаю, кругом бой, а как не убережетесь, что мы тогда без вас? Без офицера… Ведь высоту можем сдать, а то еще хуже — рота вся ляжет тут.
— Вот вы какой, Павлюк! — сказал я, с любопытством разглядывая его.
— Зачем же, — сказал он, — все ребята так…
Оставалось только три — четыре часа, и тогда начнется наше наступление. Но я уже понял фашистов. Они шли мелкими группами, чтобы измотать нас, а потом вышибить одним ударом. Теперь мне нужно было отгадать момент этого удара. Я призвал весь свой опыт, чтобы точнее отгадать это. Они два раза врывались в наши траншеи, но это было случайностью. Мы быстро сбрасывали их обратно.
Под утро у нас почти не осталось гранат, а тут тревожно загудел телефон. Я услышал хриплый голос лейтенанта Протасова. Я переспросил его:
— Сколько, ты говоришь? Не слышу! Три? Мы же с тобой по тридцать видели, Гриша, помнишь? Ты пехоту положи перед собой, я тебе помогу, а танки… Ну, если не остановишь сам, пропусти.
И, положив трубку, я забарабанил пальцами по столу, а потом стал медленно крутить папироску, но меня не слушались пальцы, и табак сыпался на карту. Со мной происходило то, что в таких случаях бывает со всеми, если нужно пойти на риск. Когда об этом думаешь раньше, то дело кажется простым и ясным, а приходит момент, и все можно пропустить из-за нерешительности. Эта злая мать всех неудач немедленно появляется и тянет назад, как будто это ее дело.
Я бросил нескрутившуюся папироску и встал. И этим, оказывается, я скинул уцепившуюся за меня нерешительность. Я приказал перебросить всех людей с других участков к Протасову. И когда все это было сделано, сам пошел в боевые порядки. Со мной пошли старшина и Павлюк.
— Как гады лежат, — сказал мне там парторг роты Койнов. Он был весь обсыпан землей. — Мы их пулеметами пришили. А танки как опустились в овраг, так и не идут. Высунутся, стрельнут — и назад. Лабушкин и Габлиани пушку немецкую нашли в исправности, только прицела у ней нету. Ну, ребята ничего, через ствол целятся. Как при царе Додоне. Но ничего, — он усмехнулся, сокрушенно покачал головой и высморкался. — Посмотрят через ствол, увидят в нем танк — они сейчас туда снаряд и — ничего. Да, — продолжал он, вытирая нос, — вон вылез, — и, сделав страшное лицо, такое, когда хотят напугать детей, присев на корточки, закричал на меня: — Прячь голову!
