Элабинт писал это снова и снова, заклинание наполняло душу восторгом отчаяния и, таким образом, давало невиданную силу! Пока ты считаешь, что предатели есть, существование гончаров кажется необходимым и неизбежным. Система из двух противоположностей: плохих людей, которые повсюду вокруг, и хороших людей, которые в центре мира, и на которых одних держится небосвод — такая система стабильна, она как бы вросла корнями в саму плоть мира. Но стоит понять, что предателей нет, как гончары становятся чем-то случайным. Какой в них смысле, если им некому противостоять? Но раз гончары, будучи случайностью, единственные люди во всем мира, ведь предателей нет, значит миру было бы вполне нормально вообще без людей. Значит люди, и он, Элабинт, в частности, абсолютно ни для чего не нужны, а это означает полную свободу [для людей, потому что безответственность]!
Он хотел бы возвестить на весь мир, весь мертвый безлюдный мир вокруг, что предателей нет! Но как быть источником сообщения сразу для всего? Понимая с горечью, что это невозможно, он ограничивался тем, что исписывал на фазе лепки все стены. Ближе к пику, когда внутренние ходы домов становились проходимыми, забирался на крышу, выпрастывал руки и прыгал на месте, задирая голову. Иногда швырял с крыши осколки бетона или баллончики с краской, если брал их с собой. У него было глубинное, невыразимое словами чувство, что эти действия — прыганье и швырянье — имеют сходство с неким, несуществующим, конечно, способом разносить сообщение из одного источника во все стороны, так чтобы оно достигало повсюду, проходя даже сквозь препятствия для взора. Пытаясь имитировать неведомое желанное, он только раздразнивал себе душу, так что становилось не по себе, даже неприятно, даже тошно. Однако ничего с собой поделать он не мог, и перед каждым пиком остервенело скакал и кидался предметами.
Когда изменения в мире ускорялись предельно, возвещая приближение пика, Элабинт поворачивался в сторону громадной башни, подходил к самому краю крыши и замирал в ожидании моря благодати, отпечатывая в себе красоту мира. И если был счастливый цикл, то во время пика небесная паутина рвалась аж в двух местах, обнажая и солнце, и башню до самой ее тончайшей вершины. Солнце воспламеняло стекла на утолщении башни, и безвременье пика отливалось недвижимым пожаром.
Не с первого дня здесь он стал забираться на крышу. Поначалу он встречал пик посреди улицы, а когда нарастал распад, уходил в магазин красок, разливал лужу лимонно-желтой краски и медитировал над ней, сохраняя абсолютность цвета столько, сколько хватало сил сопротивляться распаду.
