Три окна выходили на улицу. Я подошла к окну. Рыжеволосая женщина с жетоном "Совет по безработице" смотрела вниз. Я стала смотреть вместе с ней. Внизу, в этом пекле толпился народ и слушал сводку о ходе забастовки. Прямо напротив нас были окна фешенебельного клуба на противоположной стороне улицы, и нам все было видно. Было видно, как из них осторожно выглядывают люди.
Я все ждала, что меня прогонят. Никому до меня не было дела. Не глядя на меня, женщина сказала, кивнув в сторону роскошного здания: "А здорово, когда враг вот так, прямо перед тобой". "Да", - сказала я. Я увидела, что клуб огорожен забором из стальных прутьев выше человеческого роста. "Они знают, зачем вон тот забор там ставили", - сказала она. "Да", - сказала я. "Ну, - сказала она, - мне пора обратно на кухню. И когда эта жара кончится? - На градуснике было девяносто девять градусов. С нас лил пот, обжигая кожу. - В полдень ребята придут, - сообщила она, - обедать. - У нее все лицо было в шрамах. - Сумасшедший дом, да и только!" - "А помощь вам не нужна? " - с надеждой спросила я. "Подумать только! - сказала она. - У нас некоторые разливают кофе с двух часов, и так все время, и никакой тебе передышки". Она собралась уходить. На меня особого внимания она не обращала. Она явно не думала обо мне и явно меня не видела. Я смотрела, как она уходит. Я почувствовала себя отверженной, обиженной. Потом вдруг поняла, что она не видела меня потому, что видал лишь то, чем занималась. Я побежала за ней.
Я разыскала кухню, где работа была организована, как на фабрике. Никто не спрашивает, как меня зовут. Мне выдают огромный фартук мясника. До меня доходит, что раньше я никогда не работала, не назвал своего имени. Сначала мне как-то не по себе, потом я привыкаю. Десятница ставит меня мыть оловянные кружки. Кружек не хватает. Нам приходится их быстро мыть, споласкивать и тут же ставить на раздачу под пахту и кофе, так как очередь растет и люди ждут. Невысокий, крепко сбитый мужчина - профессиональный мойщик посуды - присматривает за нами. Я чувствую, что не смогу отмыть оловянные кружки, но когда вижу, что никто на это не обращает внимания лишь бы кружек хватало - мне становится легче.
Очередь разрастается. Идут с пикета мужчины. Каждая женщина делает что-то одно. Никакой путаницы. Вскоре я узнаю, что не мое дело помогать разбивать пахту. Не мое дело выдавать бутерброды. Мое дело - мыть оловянные кружки. Вдруг я огладываюсь по сторонам, и до меня доходит, что все эти женщины - с фабрик. Я понимаю, что они научились действовать так слаженно и четко там. Я гляжу на круглые плечи женщины, которая режет хлеб рядом со мной, и чувствую, что знаю ее. Кружки возвращаются, моются и ставятся обратно на прилавок. По лицам у нас струится пот, но об этом забываешь.
