Он все-таки успел макнуть полизеню в воду и подхлестнуть круг, но видно, лишку крутнул впопыхах — почувствовал, что кринка пошла одним боком толще. Первый раз у него такое случилось у трезвого. У пьяного, бывало, уходила глина — она слабую руку не любит. А сейчас-то он трезвей трезвого, чего же она ползет на одну сторону? И круг идет так, что никак не поспеешь поймать толстый край, и руки обе заняты — не оторвешь их от кринки — скувыркнется. Чем же круг прижать? Хоть Матрену кличь или гостей проси. Вота, попал мастер! Это при всем-то честном народе! И тут он сообразил, что и коленом можно притормозить. Поднял одно колено, подавил им на круг, поймал нервными пальцами толстый край кринки один раз, потом другой и растянул его помаленьку.
— Вот вам и тонкая! — сказал он и перевел дух.
Трудно далась ему эта криночка. Сама-то с гулькин нос вышла — на литр молока — не больше, а руки ему вымотала. Видно. отдыхать теперь надо после того, как глину-то приготовишь, а не махом за круг садиться.
Пока Михаил Лукич вытирал руки об фартук, а гости соображали, что сказать мастеру про его новое изделие, у кринки потихоньку стали пухнуть бока — слишком тонкие они вышли, а шейка потолще, и бока не держали ее. Пропала кринка! Гости и ахнуть не успели, как он смахнул ее с круга, смял в комок и бросил на доску.
— Не вышла звонкая. Бока перетонил, — сказал он с видимой весельцой. — Ужо других наверчу.
Этим временем возле дома фыркнул мотоцикл Митьки Савелова, а следом подкатил и газик председателя.
— Электрик, чу, приехал, — сказал Михаил Лукич.
Гости пошли на улицу потолковать с Митькой, а Михаил Лукич потихоньку стал собирать инструмент. И все-таки неожиданно это для него — смазать глину. Никогда не бывало…
— Оплошал я, мать, перед гостями. Тоненькую просили, а она и опухла у меня, — пожаловался он Матрене.
— Хлебнул, поди, даве с приятелем-то со своим, за глиной-то ходил.
— Полно!
— Чего полно-то? Чего бы она пухла-то? Все крутил по-людски, а теперича пухнуть стали…
— И опухла! Уж не своя глина, дак не своя и есть. — Он бросил полизеню в горшок и смахнул ком глины вместе с молошничком за окно. — Думаешь, зря Кондратий чугунные-то ляпает? Не тянется она у его в мой-от черепок… «Хлебнул», главно…
Митька Савелов уважительно оглядел осветительные приборы киносъемочной группы и присел на подножку автобуса подумать.
— Нет, граждане, — сказал он, подумавши, москвичам. — Зачихаем мы с такой нагрузкой.
