— Сядьте-ка сюда, — показал он на табурет возле себя.
— Некогда бы мне.
— Ничего. Долго я не задержу. — Василий распрямился, застегнул ворот рубашки. — Где председатель колхоза?
— В бригадах. Где ему еще быть в такое время?
— Ясно. Ну, так вот, слушайте внимательно: садитесь сейчас на свой драндулет, быстро разыщите председателя и скажите, что снимать сегодня мы будем на веранде Дома культуры. Пусть распорядится освободить ее. Это первое. Второе: найдите белую, или нет, лучше красную косоворотку с вышивкой и с пояском для Михаила Лукича. — Василий окинул взглядом хозяина. — Сорок шестой размер. Помнится, у вас в танцевальном ансамбле были такие. Привезите-ка парочку сюда. Съемку мы начнем часа через полтора, так что времени у вас мало. Ясно я излагаю?
— Ясно… Хотя… У меня ведь и свое начальство есть, тот же председатель колхоза, — начал, было, Савелов.
— А я знаю, кто у кого начальство, — осадил его Василий. — Так что вы не тратили бы время.
Митька не нашелся, что сказать на это, только спросил:
— Косоворотки-то с «петухами» надо?
— С «петухами».
— Как сказано. — Парень нехотя поднялся с табуретки и медленно вышел на улицу. Там с одного качка завел мотоцикл и на полном газу рванул его с места, только трава брызнула из-под колеса.
— Лихач! — улыбнулся Василий, проводив Митьку взглядом.
— Митька-то? Лихой! — согласился Михаил Лукич. — Кого хошь объедет и без мотоцикла.
— Вот и пусть теперь объезжает. Как спина у вас, Михаил Лукич?
— Живет вроде теперича…
— А я бы сейчас упал и уснул. — Василий опять устало расстегнул ворот рубашки.
— Взял да упал. Вон в горницу поди на диван.
— А если снимать начнут?
— Чай, все одно обсохнуть надоть.
— Я сухой, как египетская мумия. Но все равно полежу. Полчасика. Пока вы обсыхаете.
— Мать, постелю ему собери, — распорядился Михаил Лукич. — Да коровы, гляди, на полдни пригнались, чего стряпаешься-то?
Василий пошел за Матреной в горницу.
— Уморили вы руководителя районного масштаба! — вяло пошутил он.
— Не усни, гляди, Вася тама, а то будить будет жалко, — напутствовал его хозяин.
— Нет-нет. Я полежу просто.
— Ну-ну, полежи… После Макарова пара не уснет, чу, Денис! Собери щас вселенский собор, и то не добудишься. Квасной пар! Меня, бывало, батька после квасного пару горшками будил. Придешь, бывало, после бани, ткнешься, где есть, и — мертвое тело. А батя, царство ему небесное, озорник был. Возьмет горшок, потоньше который, звякнет по лбу, и проснусь. «Чего?» — говорю. «Подвинься, — скажет, — тоже, мол, посумерничать надоть». — Михаил Лукич прошел к двери, послушал, ушла ли Матрена доить корову, открыл горку, не глядя, запустил туда руку. Но на крыльце что-то скрипнуло, и он выдернул руку из горки. Открылась дверь, просунулась черная голова Макара.
