— Я не пялю, — заливаясь горячим румянцем, проговорил Степан.
— Пялишь.
— Ну, дак что?
— А вот и выходит: один совсем сухой, другой мокрый, но живой, а третий-то утонул? И даже не захлебнулся…
— Ты чего тут мне? — напрягся телом Степан. — Ты дурак, или тебя ещё делать им надо?
— Тихо-тихо-тихо, — зашептал Кащей и на случай отступил на шаг. — На неё все глаза пялят. Я тоже пялил. Сафроныч мне кепку на глаза нахлобучивал за это, знаешь, с какими словами?
— С какими?
— «Не зырься, не укусишь — зубки мелки, значит, и глазки закрой». — Кащей коротко улыбнулся, открыв широкие зубы до бугристых дёсен. — Ты меня понял?
— Не знаю. Жалко мне её — с таких годов вдова…
— Любу-то? Ничего, она в слезах не утонет. Выплывет.
— А вроде она жалела его.
— Сафроныча нельзя было не любить. Не знаю, каким он у вас тут стал, а у нас широко с ней гулял. Знаешь, сколько я цветов ей привозил в тачке? Море! Он заваливал её цветами. В Москве раз в командировке были, заехали там в какой-то совхоз — она еле из машины потом выскреблась — столько он ей роз навалил. Оранжерею целую нарезал.
— Да… — как-то странно, то ли удивляясь, то ли одобряя Сафроновича, протянул Степан.
— Он ей ноги «шампанским» мыл, — сказал Кащей, чтобы прикончить Степана. — Не знаю, стоит она того или нет.
— Прямо при тебе?
— Чего при мне?
— Мыл-то?
— Ты чего? Просто она смеялась потом на эту тему. Я им иногда столько «шампнского» прямо с завода привозил — за неделю не выпьешь. А тут нам дадут чего с собой взять? Ты не припас?
— Надо у Митрича спросить. Дадут, должно.
— Вот так, Стёпа! — Кащей толкнул Степана в могучее плечо. — А у нас с тобой зубки мелковаты, потому и глазки зарить на Любу нечего, понял?
— Я им тоже много чего возил, ну дак и чего из этого?
— Значит, не понял. — Кащей выжидательно улыбнулся. — Ну, и хорошо, целей будешь.
За столом уже становилось шумно, ибо слов и тостов во светлую память Анатолия Сафроновича сказано было много, и теперь мало кто слушал очередного оратора, больше говорили между собой и о своём. Одна Люба продолжала держаться в изначальном образе, так и не притронувшись к питью, к закуске. Сидевший рядом первый секретарь райкома время от времени наклонялся к ней с тихим советом:
— Любовь Андреевна, вам бы выпить чего-нибудь — это снимает напряжение.
Она не отвечала. Да и не надо ей было снимать напряжение, потому что в таком состоянии она лучше, даже не поднимая глаз, чувствовала, что происходит наискосок от неё, где сидит Альбина Фёдоровна с сыновьями, и почти догадывалась, хотя и не слышала, что говорят между собой братья.
