— Довёз, — ответил Степан. — Домой только заполночь вернулся. Чего там Митрич говорил? Систему чуть не разморозили?
— Да, все забыли про котёл.
— Я ночью-то хотел проверить, да побоялся, что напугаю — полезу в подпол-то. А тут, значит, мёрзли? Вот не знал! — Степан сверкнул глазами сквозь рыжие ресницы.
— А то бы что? — спросила Люба с шаловливым бабским вызовом, чтобы ещё раз поглядеть, как переживает он её заигрывание.
— А то бы затопил, — пробурчал Степан и, сопя, стал разглядывать угол косяка напротив. — Соляра-то там есть, или подвезти? — спросил он опять про котёл.
— Не знаю. За два дня, наверно, не замёрзну, а там уж как хотят.
— А через два дня чего будет? — насторожился Степан.
— Наверно, уеду.
— Надолго или насовсем?
— А что мне здесь осталось делать?
Вопрос этот был для Любы естественным, и выговорила она его просто, без задней мысли, которой минуту назад заставляла Степана вздрагивать ноздрями. Но до него будто только теперь дошёл смысл её игры — вчерашней и нынешней. Да ведь это же она намёки ему строит! Что ей тут осталось делать? Видали её!
— Да это бы нашлось! — откликнулся он.
Голос у Дурандина сел, он покашлял в кулак, ёрзнул затылком о косяк, опуская шапку на рыжие брови, и снова закинул её на макушку вспотевшей большой головы. «Видали её! Что ей тут делать осталось?»
— Мало ли тут дела? — сказал он так, словно черте что уже предлагал. Но Люба, уже закончившая игру, не поняла его.
— Например? — спросила она. — Митрич вот предлагает горничной остаться при этом доме, а ты чего?
— Я чего?
Степан растерялся от прямого вопроса. Это она уже не намёки строит, а за горло берёт. Видали её!
— Горничной тоже хорошо, — согласился он осторожно. — Чего тут особого делать-то?
— А ничего особого. Принимать гостей, оставаться с ними. Только и всего, — сказала Люба беспечно и снова уставилась на Дурандина ясными глазами, мол, скушал, Стёпа? Не задавай дурацких вопросов.
— Это не обязательно — оставаться! — вскинулся Степан.
— Но у меня же нет другого дома.
— Надо, дак будет! — ответил он, не поднимая глаз, и отлепил от косяка плечо.
Любе, как искрой тока, передалось это его движение, вернее, его смысл, и даже не столько смысл, сколько опасность того, что может последовать дальше. Степан о трёх точках опоры был забавен неуклюжестью чувства и мысли, а на двух — он вот-вот начнёт терять равновесие, хватать её, чтобы вместе грохнуться, мять, задавить. Она торопливо вышла из кухни в простор гостиной и оттуда заговорила:
