4
Четырнадцатого числа умер Александр Спаситель, и сразу стало проще, видимо, у меня в ушах стояло его имя или голос его стоял у меня в горле, забивая собой пространство между связками, и без того небольшое. Слава богу, он умер четырнадцатого числа, и надежда больше не тянет мне ни языка, ни кармана, теперь до семнадцатого у меня есть время собрать пожитки, высадить цветы под балконом, где их затопчут, кошку отдать соседям, потому что война теперь неизбежна, и это ясно. На фронт мы поедем в прозрачных вагонах, чтобы люд — не люди, а люд, вязкий и страшный, как стекловата, — мог смотреть на нас, уже почти гиблых, на заклание идущих как на праздник под три грамма кокса на человека, и думать: боже, четырнадцатого числа, видимо, умер Александр Спаситель, надо купить журнал «Афиша», там нам расскажут, как жить дальше. На войне я буду медсестрой, а ты медсестренком, у нас будет на двоих один шприц и два фауст-патрона, когда немцы подойдут совсем близко, мы вколем друг другу по четыре куба любви на брата и будем таковы, каковых они в жизни своей не видали. Когда нас под пытками поведут в новое время, мы будем плакать не по содранной нашей коже, но по белому вереску загородных резиденций, по нирване чистых постелей в детских больницах, по обтрепанным краям простыней, разорванных на две. А они нам скажут: говорите, суки, военную тайну; что, не знаете? — ха, да вам не доверяют, мелкая сошка, тягловая сила — носить убитых с поля боя в здание Страшного Суда, много ли вам надо знать для такого дела? — мы же знаем всё, вас давным-давно заложили — ваши медведи, они ходят по улицам и всё слышат, всё замечают, мы берем их тепленькими зимой у канализационных парящих люков, и они говорят нам, как плохо вы воевали. Но мы, — скажут нам, — хотим, чтобы вы выдали военную тайну, она не нужна нам, ради бога, ох, не смешите, но это ведь ради власти, ради власти над вами, вы понимаете, ради контроля, ради вашей ломки, ради того, чтобы посмотреть, как вы будете кашлять и даже блевать словами, дорогие дети, проговаривая то, что для вас непроизносимо. Говорите же, где поезда с диетическим маслом и довоенным мылом, где фильдеперсовые чулки и прочие боеприпасы, говорите, кто взорвал мост между вашей страной и нормальным миром и кто научил вас, что наш приход неизбежен? И тогда мы ответим, сплевывая им под ноги окровавленные, сапогами выбитые из наших ртов чипы и микросхемы: подлые негодяи, это не ваше дело, мы всё равно перемрем от водки и героина, от пустых разговоров на кухне и добрых баб с самогонкой, — что ж вам стоит, гнусные супостаты, четырнадцатого числа умер Александр Спаситель, потерпите же еще тридцать лет и три года, дайте нам разорвать себя надвое кашлем от «Беломора» — и тогда уж входите, добрые чужие люди, и играйте в наших песочницах, и только куличиков не троньте.
