Другие группы не вызвали у Парнса и Фьюри никакого энтузиазма. После прослушивания я повез гостей в южную часть города, к родителям Билли. По пути они опять донимали меня разговорами о Стюарте.
«Эти ребята не в своем уме. Тот парень никогда не выучится играть.» «Скажи им, Эл, что наше предложение остается в силе.» «Постарайся уговорить их, Эл. Они великолепны.» И так всю дорогу до дома Билли. «Ничего не выйдет. Если эти ребята что-то решили, переубеждать их бесполезно. Я, конечно, попробую. Только все это приведет к тому, что я надолго настрою их против себя.»
Но я не стал делать новых попыток: было ясно, как день, что это абсолютно бесполезно. К тому же, я не хотел сеять между ними семена раздора. Придут лучшие времена, появятся другие шансы. Я был уверен: хорошие времена не за горами.
На обратном пути я заехал в порт. Люблю смотреть, как большие корабли покидают порт, выходят в открытое море. Люблю впитывать в себя экзотические запахи заморских грузов, складированных у причала. Здесь подлинная сущность Ливерпуля. Люблю слушать разговоры докеров, наслаждаясь их грубоватым, но теплым юмором. Река Мерси, извиваясь серой змейкой, выкатывалась передо мной в море. Я услышал гудки парохода, медленно плывущего в сторону Ирландского моря, чтобы взять затем курс на Нью-Йорк. В те годы огромные лайнеры перевозили массу пассажиров из одного порта в другой. Я купил рыбы с чипсами и пошел вдоль причала. Учуяв поживу, надо мной закружились чайки. Над Мерси нависла тяжелая грязная туча. Она двигалась в сторону Честера и Виррола. Ни намека на ясное солнышко. Господи, подумал я, какой шанс упустили БИТЛЗ! И я вместе с ними.
Я зашел в портовый паб. Там было тепло и уютно. Слышался гортанный ливерпульский говор и отдельные взрывы смеха. Кто-то затянул матросскую песню, но вскоре она перешла в пьяное бормотание. Я сидел, опустив глаза в свою кружку «черно-рыжего» (это смесь светлого пива с темным «гиннесом»). В паб вошли трое. Одного из них я знал: когда-то он работал у меня в «Джеке» вышибалой, а потом стал портовым рабочим.
«Что с тобой, Эл, мать твою за ногу?! У тебя такой вид, словно ты потерял фунт и нашел пенни. Держись бодрей, так тебя расперетак. На-ка, выпей!» «Спасибо, Харри. Я буду пить пиво. Хотя настроение такое, что не мешало бы нарезаться».
Я начинал чувствовать меланхолию. Нет более меланхоличного человека, чем ливерпулец с большой примесью валлийской крови в жилах. Выпив еще четыре кружки, я повеселел, и Харри уговорил меня спеть песню. У меня не дурной тенор. Когда-то я занимался вокалом, но оставил это занятие из-за болезни горла. Мой учитель предрекал мне удачную карьеру вокалиста, но это уже другая история. В общем, я сел за пианино и спел свою любимую «Розу из Трейли». Где-то в середине я заметил, что публика внимательно прислушивается. Даже пьяные утихли. Я «достал» их. Меня охватило ощущение, столь дорогое каждому исполнителю, когда он чувствует, что проник в сердца и умы своих слушателей и что он, он один контролирует их души. Слезы заструились по моим щекам, и я резко оборвал пение. «А ну вас всех к дьяволу!» — рявкнул я, выбежал из паба, сел в свою машину и умчался в город.
