Джон отошел к другим Битлам, и они, сбившись в кучку, стали совещаться. Они всегда были маленькой спаянной группой и воздвигали вокруг себя невидимую стену, защищаясь от посторонних.
В этот момент вошел парень по имени Кэсс. У него была группа, которая называлась Кэсс и Казановас.
Я сказал: «Иди сюда, Кэсс. Я хочу представить тебя моим друзьям — БИТЛЗ.» Я потащил его к Битлам, а он говорит: «Как ты сказал?» «БИТЛЗ. Ребята, это Кэсс из группы Казановы. Кэсс, им очень нужен ударник. Ты не можешь помочь?»
В общем, Кэсс достал им ударника. Это был Томми Мур, рабочий бутылочного завода на окраине Ливерпуля. Битлы были тинэйджерами, когда Мур вошел в и жизнь, а ему было уже 25. Он, должно быть, казался им стариком. Но играл Томми здорово. (На днях Джордж Харрисон сказал мне в присутствии Ринго: «Томми Мур — лучший ударник из всех, которые у нас когда-либо были». Говоря это, он смотрел прямо на Ринго. Тот очень смутился.)
Имея Томми, БИТЛЗ могли теперь рассчитывать на мое проталкивание. В конце 1959-го я начал устраивать им их первые гиги (профессиональные ангажементы). Днем они много репетировали в подвальном помещении «Джакаранды», когда там было пусто. В перерывах они поднимались наверх выпить чаю и спрашивали меня: «Ну что, Эл? Как мы?» «Плохо, — говорил я, злорадно поглядывая на их удрученные лица. — Охуенно плохо.»
Они играли в основном вещи Чака Берри, чаще всего свою любимую «Roll Over Beethoven». Шум, доносившийся из подвала, тревожил сладкую дрему моих дневных клиентов — безработных. «Что за дикий шум? — ворчали они. — Там что, кого-то режут?» «Дикий шум» день ото дня улучшался, и насмешки посетителей «Джека» постепенно прекратились. Пришло время, когда я начал улавливать специфическое звучание их музыки. Рождался мощный битловский звук, которому очень скоро предстояло прокатиться по всему миру.
В перерывах они выпрашивали у меня и моих людей сэндвичи: «Слушай, Эл, угости-ка нас кофе и бутербродами. Мы вернем долг, когда настанут лучшие времена.» Их лица блестели от пота и подвальной духоты: там не было вентиляции, и стены всегда были мокрыми от конденсирующейся влаги. Глядя на эти мокрые лица, я не мог им отказать и всегда угощал чем-нибудь. Господи! Ведь, в сущности, они были еще дети — голодные дети, смолящие свои грязные хабарики.
