Двадцать пять лет тому все шло еще прежним стародавним порядком и все сословия Тосканы равно спешили дышать тихим и теплым вечером южной зимы, похожей на северное лето. В тот день дул с утра удушливый и влажный сирокко, падающий на нервы сильных и здоровых людей, — ублажающий истомленную грудь всех слабых и больных. Небо было сизо и серовато, как будто забыло, что оно итальянское, или для перемены перерядилось в несродные ему тени. На балконах и террасах, у каждого окна высоких мраморных домов появлялись женщины, живописно укутанные в шали и шарфы ярких цветов. Один палаццо Форли не открывал своих широких окон, не показывал жильцов своих за решетками балконов, обращенных на набережную и улицу, но зато на большой террасе, окаймляющей целое здание со стороны двора, между лимонными деревьями, покрытыми душистыми цветами, между вечно зелеными лаврами и миртами, на подушках, затемнявших диван, сидела маркезина и рассеянным взором провожала заходящее солнце, проливавшее пурпурное зарево по белоснежным маковкам дальних облаков. — Лицо Пиэррины выражало думу; одета была она просто, в том же платье, шелковом, обтягивавшем небрежно и ловко безукоризненно прекрасные формы ее стана.
Дверь из комнаты отворилась: падрэ Джироламо тихо подошел и благословил свою питомицу.
— Ты опять на своем любимом месте, дочь моя, и опять одна?
— С кем же мне быть, падрэ?..
— Это правда, не с кем! у тебя нет ни подруг, ни близких, а посетители давно забыли порог палаццо Форли… Дивиться нечему! я все забываю, милое дитя мое, что тебе только по метрическим спискам 20 лет, но что по разуму и зрелости мыслей тебе следует выбирать общество не между ровесницами, а между седыми головами.
— Это похвала или насмешка, «riverenza» [23]?
— Хвалить тебя я не умею и не хочу; а насмехаться над тобою, если бы и мог — то не за что! — это просто замечание!
— Правда, падрэ! незачем вменять мне в большую заслугу рассудительность, к которой приучили меня обстоятельства: не я себя сделала такою!
Пиэррина вздохнула; падрэ не отвечал; оба молчали.
— Есть ли письмо от Лоренцо? — спросил опять духовник. Пиэррина отрицательно покачала головою.
— А друг его, тот молодой француз, что намедни был здесь, ничего не получил из Венеции?
— Нет, — промолвила маркезина слабым голосом.
— Но сам он, синьор Ашиль, приходил опять сюда? ты его видела, дочь моя?
— Он был два раза… Но он больше ничего не знает о маркизе.
— А знаешь ли, Пиэррина, что ведь он очень мил и любезен, и собой довольно приятен…
