— Только что здесь был Бальзак, — сказал Эльдар.
Старшая старуха скривила губы и не без кокетства ответила:
— Позволю себе сказать вам, что Бальзак здесь навечно.
Эльдар пристыженно замолк.
Старшая старуха была ему очень симпатична.
Он видел ее каждый день и безумно хотел заговорить. Но старшая старуха, в отличие от младшей, смотрела на него несколько презрительно. Сначала это обижало Эльдара, но потом он пригляделся к старшей старухе и понял, что презрение — единственное свидетельство ее бытия. Он сразу перестал обижаться. Старшая старуха презирала младшую. Она презирала Эльдара и солнечные лучи, иногда заползающие в ее постель. Старшая старуха презирала день, ночь, естественно, А., и Эльдар достоверно знал, что она не станет стучать в двери рая, потому как глубоко презирает апостола Петра.
Она не любила разговаривать. Скорее всего разговоры она тоже презирала.
Эльдару удалось вызвать ее на откровенность всего два раза.
Первый раз было так.
Увидев, что он хочет с ней говорить, старшая старуха скривила губы и потребовала позвать младшую. Она заявила, что не скажет ни единого слова без свидетеля. Эльдар позвал младшую старуху. Она сказала, что придет, как только закончит макияж.
И вдруг старшая старуха резко сменила тон.
Она усмехнулась, подошла к окну и, как девушка, облокотилась на подоконник. Эльдар видел ее сухой, как ворох веток (которые хотят поджечь), стан. Солнечные лучи ломались об ее пепельный (как если бы ветки уже подожгли) профиль.
— Лишь в человеке встретиться могло священное с порочным, — сказала старшая старуха.
На секунду Эльдару показалось, что ее глаза наполнились слезами.
— Вот… — Она задумчиво и очень грациозно кивнула в окно. — Опять Бальзак.
Эльдар молчал. Старшая старуха резко отвернулась от окна и выступила на середину комнаты. Она смотрела прямо в глаза Эльдару. Мгновение он видел ее гордое пепельное лицо, пылающие, как зажженные сигареты, глаза — не выдержав ее величия, он отвел взгляд.
— Меня до сих пор интересуют мужчины, — сказала она с презрительной усмешкой.
Эльдар понял, что на некоторое время ей удается рассечь скорлупу тотального презрения к собственному существованию. Старшая старуха выходила из себя и, оказавшись по ту сторону презрения, вновь убеждалась в его состоятельности.
— Я отдала все, — продолжила она. — У меня нет роговиц, всего четверть почки и полное отсутствие кожи на заднице. С задницей своя история. — Она прошлась по комнате. — Надеюсь, вы не станете связывать это с писульками Вольтера?
