— А я не воспитанная, — мгновенно брызнула девчонка синей искоркой из-под насупленного на белёсые бровки платка. — Как и вы.
— Чем же заслужил столь незаслуженное обвинение? — вынырнул Яша с другой стороны и тоже не без дела, а с резиновым водительским шлангом, позаимствованным с бензобака полуторки.
— Спасибо, держите здесь, — затянула «сестрёнка» жгут маленькими, но крепкими ручонками и продолжила с тою же интонацией: — А тем, что у вас все раненые и больные стонут через раз, а вы треплетесь, как куплетист на эстраде. Поди тушёнку под одеялом жрать, — она, поморщившись, скрипнула резиновым узлом, — …изволили.
— Что вы, — криво усмехнулся Яша, вовсе не желая объяснять, что «треплется» он, выигрывая время, чтобы хоть чуть-чуть разобраться, в чьи руки и в чьё распоряжение придётся попасть и какую линию поведения при этом выбрать. Сейчас, когда он вроде как ещё владеет инициативой, пока идёт разгрузка и сортировка, он остаётся своим, и с каждой минутой зарабатывает если не «индульгенцию», то хотя бы человеческое к себе отношение. — Какая тушёнка, это всё от жестокого одиночества. Что там в лесу? Зайца поймаешь, погладишь промеж ушей — и всех тебе нежностей. А вас увидел…
— Страшно представить, — прыснула девчонка, едва не выпустив узел, — ваши партизанские нежности с зайцами.
— А уж зайцам-то?! — горячо подхватил Яша. — Им-то как страшно. Но вы за них не бойтесь. Мы держим себя в руках, — показал он мосластый кулак.
— Ну так и ещё подержите, — с лукавой серьёзностью посоветовала «сестрёнка». — В кулаке. Пока.
— А потом есть надежда? — оживился Войткевич.
— Потом найдёте в Первом госпитале ефрейтора медицинской службы Желткову, может, и поможет чем.
— Очень… — прижал к груди бледную руку (впрочем, не свою, а очередного раненого) Яша. — Очень надеюсь на помощь вашего ефрейтора.
— Петрович! — задавив в пухлых губах улыбку, не ответила ему ефрейтор Желткова. — Здесь лежачих полно! Спроси, может, аэродром ещё машину даст, хоть на одну ходку!
— А у меня тут баба… — невпопад отозвался Петрович, высунув немало удивлённую, стариковски морщинистую физиономию из дверного проёма в фюзеляже «Ли-2». — Связанная?!
— Ага, докопались, — спохватился Войткевич, вспомнив наконец о своём «бесценном грузе», оставленном привязанным к кронштейну, в самом конце грузового отсека. — Это не баба. Не в первую очередь. Военнопленная. Вынужден вас покинуть… — галантно раскланялся он, всучив перевязочный пакет самому раненому.
