Всё точно. Сухой катышек в горле. И уже никуда не деться. И «письма лагерные», и родня, зарытая в «общей яме», и даже «лихой властитель над страной» не перевесят той странной, не побеждённой рассудком любви, которую так точно определил гениальный юноша Лермонтов и вслед за ним обнаружили в себе почти все русские поэты. Помещённым в любовь иногда она представляется каторгой, иногда – спасительным плотом в океане распада и энтропии. Но и в том и в другом случае поэт – её невольник, случалось, даже фиксирующий это состояние:
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
(Владимир Набоков, «К России»)
Алексей Ивантер как будто задался целью насколько можно приблизить во времени и сквозь увеличительное стекло любви своей рассмотреть всё, что случилось на веку с его близкими, семьёй, его родом. Старые, буквально вековой давности письма, случайно найденные (
«Из дубового комода/утром выпало само/от шестнадцатого года/в адрес бабушки письмо[?]»
) и поблёклые, чёрно-белые фотографии семейного альбома («Няня с папой на выцветшем фото задают немудрёный размер…»), странным образом соединённые с обрывками «младенческой памяти» и смутных детских ощущений, оказались тем крепким физиологическим раствором, в котором частное и давнее обрело укрупнённость вечного и общего.
На первый (поверхностный) взгляд кажется, что имя книги – «Самогитский полк» – случайно, локально, что оно всего-навсего спровоцировано теми самыми выпавшими «из дубового комода» письмами деда. Но если прочесть книгу внимательно, стихотворение за стихотворением, раздел за разделом, увидишь иное. «Самогитский полк» – уникальное явление в современной литературе. В отличие от большинства стихотворных «сборников» это книга одной темы, одной страсти, одной надежды – сохранить в себе тайное чувство причастности к ушедшим людям и ушедшему веку:
Судьба война, а жизнь полова,
но между ржавых закавык
от абсолютной силы слова
немеют горло и язык.
Сохранить его, чтобы, преобразовав в эту «абсолютную силу слова», сделать явлением русской поэтической речи.
С юности помню максиму Николая Гумилёва: «Поэзия для человека один из способов выражения своей личности». То есть если «личности» нет – нет и поэта? Получается, что так. Дефицит личностного начала заметен во всей современной литературе, но в поэзии (где «эго» всегда гипертрофировано!) – особенно. Стихотворцев хороших много, удачных стихотворений (как отдельных явлений поэзии) тоже. А вот сказать, что за книгой стихов угадывается весь человек, что сам текст её есть растворённый в слове человек, – так могу сказать о немногих. О Геннадии Русакове – точно! Теперь вот и об Алексее Ивантере.
