2. Вообще наша энциклопедия ведь неслучайно появилась на свет. Я как издатель и как человек отдал 12 лет своей жизни данному проекту. А всё это идёт из детства. Конечно, образы Нахалёнка или деда Щукаря – это то, что остаётся в тебе с самых ранних лет. А потом приходят образы Григория, Аксиньи, Андрея Соколова и многих других шолоховских героев. Ты оказываешься в мире, из которого уже невозможно уйти. Ты смотришь на свои собственные поступки, но сравниваешь себя с персонажами любимых книг. В этом плане влияние Шолохова огромно, и не только на меня, но и на любого образованного человека.
Дмитрий ФИЛИППОВ,прозаик, критик, Санкт-Петербург
1. Разумеется, ощущаю. Это всё равно, что спросить, нужна ли тебе сегодня еда? Сможешь ли ты без неё прожить? Сегодня смогу и завтра смогу. И ещё какое-то время продержусь. А потом неминуемо наступит смерть. Так и с Шолоховым для русского человека. Сегодня без него проживём и завтра проживём. А послезавтра кончимся как народ, иссякнем. И кого тогда винить?
2. Шолохов вошёл в мою жизнь с самого детства: у деда в деревне стоял на секретере металлический бюст писателя. Авторитет деда был непререкаем, поэтому я сразу проникся невольным уважением к этому стальному, с тонкими чертами лицу. Особую зависть вызывали аккуратные, ухоженные усы Шолохова; а «Тихий Дон» был в моём представлении романом о скромном, неконфликтном испанце. В расхристанные 90-е мнение о писателе изменилось, я искренне верил, что хитрый крестьянский парень Шолохов тиснул записки белого офицера, подправил их и выдал за собственное произведение. Школьная учительница по литературе пыталась нам доказать, что это не так, что писателя оболгали и втоптали в грязь его имя, но в этом вопросе мы, дети, верили телевизору. Сам роман, разумеется, не открывали. И только учась на филфаке, я впервые открыл его и начал читать, и был оглушён пронзительной эпичностью, глубиной и чистотой языка, простотой и величием смыслов. Это был удар под дых. Равного по мощи текста я не читал со времён «Братьев Карамазовых». То есть Шолохов по силе воздействия сопоставим с Достоевским, Толстым, с Гюго. Это высшая лига мировой литературы. Я понял, что никогда не смогу написать ТАК и при этом всегда буду стремиться писать ТАК. Шолохов стал для меня маяком, той высшей точкой, к которой должен идти писатель, если он хочет быть честен с собой, читателем и русским языком. И, конечно, было ясно, что весь текст написан одним человеком – Михаилом Шолоховым.
