Отрицание ночи | страница 14



. У меня не получалось то, чего я хотела добиться, то, о чем я мечтала, я словно утратила свой талант.

Однако наваждение никуда не делось, я продолжала просыпаться по ночам точно так же, как всегда, когда я начинаю книгу – мысли вертятся вокруг текста, и в течение нескольких месяцев я только и делаю, что пишу – в ванной, в метро, на улице, повсюду. Но тогда, впервые в жизни, нажимая на клавиши компьютера или хватая ручку, я не чувствовала ничего, кроме страшной усталости и невероятного уныния.

Я переделала рабочее место, купила новый стул, достала из закромов ароматические свечи (в результате ими пропахла вся комната), я заставила себя гулять, бродить по улицам, перечитывать свои заметки за последние несколько месяцев. У меня на столе валялись старые фотографии, вырезанные страницы из журналов, рекламные буклеты и знаменитые листовки с лицом Люсиль.

Чтобы создать для себя иллюзию творчества, я решила слово в слово записать свои беседы с теми, кто знал Люсиль. В моей предыдущей работе это называлось анализом содержания, который осуществлялся с помощью специальной, заранее подготовленной схемы – плюс учитывались темы, спонтанно возникнувшие в ходе разговора. Несколько дней с утра до вечера я провела в наушниках, глядя в экран горящими глазами и надеясь ничего не упустить.

Я слышала, как менялись интонации, я слышала щелчки зажигалок, выхлопы сигаретного дыма, шуршание фантиками и бумажками в тщетных поисках одноразовых платочков на дне сумки, раскаты грома, когда кто-то сморкался, паузы, слова, вылетевшие из головы, и слова, непроизвольно слетевшие с языка. Лизбет, Варфоломей, Жюстин, Виолетта, мамины братья и сестры, моя сестра Манон и все те, кого я видела в последние недели, согласились доверить мне свои воспоминания, свои биографии, свои соображения по поводу своих биографий – настолько, насколько могли. И теперь они ждали, гадали, что я со всем этим сотворю, какую форму обретут в моих руках чужие истории, какой окажется в итоге цена исповеди.

А я внезапно поняла, что не способна ни на что.

В потоке слов и среди черных дыр молчания одна фраза Варфоломея по поводу смерти Антонена меня особенно потрясла.

– Если бы я был там, он бы не погиб, – сказал шестидесятипятилетний мужчина.

Помимо этих слов, я отметила в чужих ответах еще много чего – страхи, сожаления, непонимание, боль, чувство вины, гнев, иногда – успокоение.

Жюстин, когда я вечером провожала ее до метро после долгой беседы о маме, внезапно произнесла: