Я кинулся прочь, споткнулся о каменный горшок, снова поднялся на ноги и, не оборачиваясь, понесся через газон, на другую сторону, в ворота, на школьный двор… Внутри меня сталкивались миллиарды атомов, и многие, многие из них были атомами Саймона. На игровой площадке я рухнул на колени. Меня вырвало.
Мне кажется, следующим уроком была география. А может, и нет. Может, это было в другой день.
Учитель поставила нам видео о погоде и климате. Помните разницу? Свет потушили, чтобы экран было лучше видно, поэтому Джейкоб не заметил, как я взял его пенал и достал оттуда циркуль. Я уже говорил, что случилось потом. Прости, Джейкоб.
— Боже мой, да ты себя послушай! Ты говоришь в точности как твой отец. И это ты предлагаешь? Чего ты этим добьешься, Ричард? Вправишь ему мозги?
— Думаешь, нет?
— Чему это его научит?
— Что он, черт возьми, не может…
— Продолжай.
— О, господи, Сьюзен. Но нельзя же вообще ничего не делать.
— Разве я это предлагаю?
Они сидят в круге света от торшера и держатся за руки, по-прежнему держатся за руки, хотя и спорят, что им делать с таким сыном, как я. Мамина голова лежит у отца на плече, вторая бутылка вина почти допита.
— А что тогда?
— Он знает, что так нельзя…
— Это его не останавливает.
— Мы пойдем в школу…
— Да, потому что нас вызвали.
— Нет, нас пригласили. Он подросток. У него переходный возраст. Вспомни себя в его возрасте.
— Я на людей не бросался.
— Он вовсе не…
— Да ты сама себя послушай. Разве это можно назвать нормальным взрослением? И знаешь, что самое обидное?
— Ты разочарован, я понимаю. Я тоже…
— Нет, не в этом дело. Я был разочарован, когда он нагрубил твоей маме. Я был разочарован, когда он стал плохо учиться и, похоже, ему было наплевать. Я был разочарован, когда выяснилось, что он курит, и к тому же курит траву. Я не помню ни одного дня, когда бы он не разочаровывал меня по тому или иному поводу. Но это?
— Ладно, давай не будем.
— Мне стыдно.
Саймон ложился спать на час позже меня, потому что он был старшим. Я чистил зубы, и меня укладывали в кровать, но когда мама спускалась вниз, я следовал за ней.
Если сидеть на четвертой ступеньке сверху и прижать лоб к перилам, то сквозь стеклянную дверь видно большую часть дивана, половину журнального столика и уголок камина. Я смотрел до тех пор, пока темнота прихожей не смыкалась вокруг отсвета гостиной и их негромкие голоса не сливались с моим собственным дыханием, так что иногда я даже не чувствовал, как меня поднимали, и не слышал, как мама называла меня своим шалунишкой. Просто на следующее утро я просыпался в своей уютной, мягкой постели.
